– Значит, не делаешь, – соглашается дочь.
– Еще и передразнивает… – Не ясно, чего в голосе больше: разочарования или усталости.
Они выезжают на шоссе. Раннее утро выходного дня, поэтому машин относительно немного, и многие с ветерком мчатся по мокрому после дождя дорожному покрытию. Одиннадцатая «Лада» же еле тащится во втором ряду.
Девочка на заднем сиденье продолжает мечтать о том, что она сделает, когда станет взрослой и наконец съедет от матери. Во-первых, она покрасит стены квартиры, где будет жить, в цвет слоновой кости, такой благородно-спокойный. Это ни в какую не сравнить с аляповатыми полосатыми обоями, которыми мать облепила всю квартиру, потому что эти обои она нашла в отделе уцененных товаров. Есть вещи, на которых можно экономить, а есть те, на которых нельзя. Она никогда не станет экономить на том, что будет первым видеть каждый день, открывая глаза.
И на детях своих она экономить не будет.
Мать такая ответственная, аж до тошноты. Покупает только свежие овощи, только кожаные ботинки, пусть страшные, как атомный взрыв, и резину на колесах меняет, несмотря на дыры в кошельке. Видимо, это то, на чем она не может экономить. На самых глупых вещах.
Только вот эта самая резина их сегодня не спасет, хотя могут ли они обе об этом знать?
– Мам, поднажми.
Но мать все еще обижена. Сжав сухие ненакрашенные губы, она, назло дочери, ползет еще медленнее. Пешком, наверное, быстрее было бы. Вот позорище, слов нет.
В окне соседнего автомобиля девочка замечает симпатичного подростка. Длинная светлая челка, голубые глаза, как лазерные лучи, сверкающие даже сквозь чуть затемненное стекло. Парень тоже слушает музыку, и его голова болванчиком ритмично вторит звукам в наушниках.
Красная машина с подростком внутри проносится мимо, и взгляды молодых людей пересекаются всего на мгновение. Вполне возможно, что он вообще на нее не смотрел, и это все кажется, но от этого не легче.
– Мам, мы плетемся как черепахи.
Голос матери сухой, почти без эмоций, но, как тонкая корочка льда на дороге, в любой момент готов треснуть и обнажить отчаяние.
– Стыдишься собственной матери?
– Нет, – врет девочка.
– Тебя бы в мое время, – вздыхает родительница. – Уж мой отец – царство ему небесное – выпорол бы тебя как следует. Твой бы не смог, он мямля.
– В машине?
Спор глупый, не имеет смысла, начала и конца. Противостояние того типа, когда все просто устали и не имели в виду ничего дурного, но остановиться уже не могут. Рубикон обе уже перешли.
– Чушь не неси. Конечно, на улице, чтобы все люди видели. Вот прям у этого позорного столба, – кивает женщина на оставшийся позади фонарный столб.
Руки отрываются от руля всего на мгновение, но этого хватает.
Говорят, когда такие вещи происходят, жизнь будто проносится перед глазами. Или все видится в замедленном действии. В общем, случается что-то киношное, ненастоящее, состоящее из желания режиссера растянуть момент и вызвать сострадание у зрителя.
В реальности же все происходит так быстро, что там не то что жизнь – слово не успевает промелькнуть.
Хотя, возможно, и в этой картине есть что-то нереальное. Ну не может с ними такое произойти. Не могут они, мать и дочь, обычные, среднестатистические, привлечь такое пристальное внимание самой госпожи судьбы.
По встречке со скоростью молнии несется грузовик. Водителя не разглядеть, но если бы это было возможно, то он предстал бы перед ними грузным мужчиной «чуть за пятьдесят». Густые усы с проседью, заношенный стеганый жилет, торчащая из переднего кармана, куда он обычно тянулся не раздумывая, пачка сигарет. А еще они увидели бы этого мужчину лежащего лицом на приборной панели; тело неестественно наклонено вбок.
«Сердечный приступ», – вынесут позже вердикт, но это потом. Сейчас эта массивная туша всем своим стодвадцатикилограммовым весом давит на педаль газа, и машина несется вперед, с каждой секундой набирая скорость.
Мать, по идее, должна была быстро перестроиться или в крайнем случае быстро крутануть руль вправо. Но она, как кобра на восточном базаре, завороженно смотрит на дудочку своего хозяина, не в силах ни отвести взгляд, ни пошевелиться.
Считаные мгновения нужны фуре, чтобы снести с дороги маленькую серебристую «Ладу». Машина переворачивается в воздухе, задевает несколько соседних легковушек и остается лежать на земле черепахой с перевернутым к небу распотрошенным мягким пузом.
Горячий металл плавится в единое целое вместе с телами, запертыми внутри автомобиля. Он сплетается с человеческой кожей осторожно, почти любя, чтобы никогда уже не расставаться.
На лице у матери застывает выражение полного безразличия, которое она так безуспешно пыталась имитировать всего минуту назад. Только теперь в открытых пустых глазах сквозит настоящее равнодушие, потому что о чем еще можно беспокоиться, когда все так бесповоротно свершилось.
Наверное, это к лучшему, что боли мать почти не почувствовала.
Дочери же в каком-то смысле приходится хуже. Она дышит. Тяжело, хрипло, отрывисто, но дышит, и жизнь все еще теплится в ее душе одиноким угольком.
Удивительно, но рассудок ни капельки не помутнел. Наоборот, каждая деталь, каждый звук становятся ярче, четче. Собственное сердцебиение девочка слышит громче, чем звонарь слышит колокольный набат.
Поэтому, когда она видит рядом с собой лицо незнакомого мужчины, то ей еще хватает сил, чтобы удивиться.
«Кто ты?» – спросила бы она, если бы могла.
– Теперь уже не важно кто, – спокойно отвечает пастырь.
Время идет, но его внешний вид не меняется и через столетия: черный плащ с огромным капюшоном, затеняющим лицо; в руках – посох, испещренный мелкими рисунками и завитками. Вот громовержец выглядывает из-за грозового облака, а вот леший недобро поглядывает на забредших в лес чужаков. Вместе картинки образуют историю, которую Волчий пастырь несет с собой, куда бы ни отправился.
«Тогда зачем ты здесь?» – спокойно интересуется девочка. Как будто кругом не пахнет бензином и кровью и мать на переднем сиденье не превратилась в тряпичную куклу.
– О, у меня особая миссия. Я решаю, кому жить, а кому умереть.
«Смерть, что ли?»
– Вовсе нет. – Голос у пастыря низкий, убаюкивающий. – Смертью занимаются бабы-повещалки, а ими в свою очередь командует Марена. Моя работа более тонкая и требует острого ума и стальных нервов. От меня зависит равновесие. Нет, не добра и зла, как ты думаешь, потому что нет в этом мире добра, как нет в нем уже и отпетых негодяев. Внутри каждого из вас, – мужчина длинным указательным пальцем тычет куда-то в грудь девочке; та только сейчас понимает, что висит вверх ногами, пристегнутая к сиденью и нарушающая все мыслимые и немыслимые физические законы, – уже прячется свой собственный маленький дьяволенок. Кстати, как тебя зовут?
