Конечно, он знает, как ее зовут. Следит за ней уже много лет. Ходит вокруг, кидает как будто бы случайные взгляды, пытается понять, какова судьба этой, на первый взгляд самой обычной девочки.
Только вот пастырь разглядел в ней то, что другие не смогли. Что не смогла мать, не смогли школьные учителя и уж точно никогда не сможет ни один из живущих на земле мужчин.
Душа этой девочки похожа на черно-белый кокон. Сверху это пушистая светлая оболочка. Она выглядит как катушка шерстяных ниток, аккуратно и осторожно распределенных вокруг какого-то круглого предмета.
Однако под белоснежным покрывалом кроется черная, как беззвездная ночь, начинка. Это колючая проволока, толстым слоем обвивающая мягкий теплый центр. Сердцевина даже не белая, почти прозрачная. И огонь внутри нее такой сильный, что, если не научиться контролировать его, он может и обжечь.
В этой девушке светлая половина никогда не одержит верх над темной, потому что последняя словно бы запечатана внутри всего хорошего, что она когда-либо видела в жизни. В каком-то смысле это ее собственное яйцо, как у Кащея, и в этом яйце она найдет либо вечную жизнь, либо жестокую смерть.
Девочка мысленно произносит свое имя, и пастырь с одобрением кивает:
– Теперь твоя жизнь в твоих руках. Ты должна решить, хочешь ли помочь мне вершить суд над людьми или хочешь сразу отправиться в Беловодье, но тогда и думать забудь про мир живых.
Он обещает ей все то, чего она так жаждет. Показывает ей картины из безоблачного будущего, где она сможет наслаждаться каждым моментом, а жизнь ее станет похожей на иллюстрацию из фантастической книжки с хорошим финалом.
Она не принимает предложение пастыря сразу, а если бы приняла, то разочаровала бы его. Наконец они с серьезными лицами кивают друг другу: истосковавшаяся по тому, чтобы ее любили, девочка и давно позабывший, что такое настоящая любовь, слуга богов.
Так вершится история, финал которой в одно прекрасное мгновение становится окончательно и бесповоротно определен.
Лера подносит ко рту большую баранку с маком и уже готова ее откусить. Рот наполняется слюной, а мысленно она берет уже вторую…
Пожилая женщина сидит на кухне с чашкой горячего чая и впервые за долгое время наслаждается одиночеством. Окна в доме напротив больше не горят.
Хотя какая Лера пожилая. По столичным меркам вообще только жить начинает: еще и пятидесяти не стукнуло. Только вот деревенский образ жизни и окучивание картошки при тридцатипятиградусной жаре свое черное дело сделали, и теперь Лера выглядит в лучшем случае на шестьдесят пять. И то когда брови нарисует.
Попивая у себя на кухне чай с баранками, Лера ни капельки не завидует своей приятельнице Нине, которая в кои-то веки укатила из села. Напротив, она чувствует если не радость, то какое-то подобие облегчения, что подруга вернется не так уж скоро.
– Кстати, – Лера оборачивается к сидящему на подоконнике черному коту с ядовито-желтыми глазами, – а когда Нинка возвращается-то?
Разговаривать с животными, когда живешь в деревне, не так уж и странно. С коровами, козами и курами дети растут, воспринимая их если не как братьев, то как дальних родственников точно.
Кот, конечно же, не отвечает. Бьет пушистым хвостом по деревянной поверхности подоконника и делает вид, что Леры для него вообще не существует.
А вдруг Нина кота оставила насовсем? Такое бывшей бухгалтерше в голову раньше не приходило. В конце концов, Нина уже старая – может попросту не пережить путешествие.
– И куда мне тебя девать? – вслух спрашивает Лера, и кот тут же поворачивает в ее сторону свою вытянутую мордочку. – Эх, ладно. – Баранки перемолоты, как зерно комбайном, и теперь повсюду в радиусе двух метров валяются хлебные крошки. – Надо и тебя покормить.
Это вообще отличительная черта полных людей. Они поесть-то любят, это безусловно, но еще больше они любят кормить других. И чем жирнее и плотнее, тем лучше.
Для кота, которого Нина при Лере никогда не называла по имени, Лера купила в единственном сельмаге пару пачек «Вискаса», который по меркам ее сибирской пенсии стоил целое состояние. Нина, конечно, говорила кормить «нормальной едой», но она-то сейчас не видит и ничего сказать не сможет, а «нормальная еда» Лере самой пригодится.
Как в рекламе, женщина призывно шуршит пакетиком, но кот на звук почему-то не прибегает.
– Кыс-кыс-кыс! – зовет она, но животина даже и не думает двигаться.
Тогда Лера высыпает содержимое в пожелтевшую от времени пластиковую тарелку, которая одноразовой была только в мечтах производителя, и ставит ее под самым носом черного кота.
Кот даже усом не ведет.
Лера сначала стоит рядом и пристально, как медсестра смотрит на больного, отказывающегося принять лекарство, наблюдает за животным. Ничего.
Довольно быстро хозяйка дома теряет всякое терпение и отправляется на проеденный молью старый диван, по высоте не сильно превышающий пол, настолько много лет на нем сидели разные поколения семьи Завьяловых, из которых в Сосновке теперь осталась только Лера.
Здесь лежал первый муж Леры, Анатолий. Хороший такой мужик, работящий, но, как водится в небольших селах, пил много. Они, может, так и прожили бы – не душа в душу, а просто прожили, – но Анатолий как-то раз траванулся самогоном, который продал ему Шабулин из пятого дома, и быстро угас. На Шабулина зла держать тоже не получилось: тот умер на следующий день после приятеля.
Второй муж промял непутевый диван под свои обширные формы. Был он еще толще самой Леры, и в лице его было что-то бульдожье и неприятное. Лера вышла за него скорее от скуки, нежели из-за любви, и что ни говори, а желаемую дозу драмы и приключений она получила. Можно сказать, даже норматив перевыполнила.
Аврам был больше женат на этом самом диване, чем на Лере. Он постоянно поглаживал шершавую синтетическую обивку во время просмотра футбольных матчей. А когда в селе появилась возможность провести кабельное телевидение, то и вовсе поселился перед телевизором, очень быстро потеряв всякое желание выходить из дома.
– Ну что, хлеба-яиц купила? – спрашивал он у супруги первым делом, едва та вся взмыленная переступала порог дома.
– Купила-купила, – довольная, успокаивала Аврама Лера. Ей казалось, это и есть счастливый брак, когда все разговоры сводятся к приему пищи. – Ты что на обед будешь: картошечку с лучком или гречку с тушенкой?
– Картохи давай, – не глядя на жену, отвечал мужчина. – И чтобы поподжаристей.
Работать Аврам перестал довольно быстро. Теперь все его время занимал просмотр спортивных передач. Сначала сам матч, потом анализ экспертом, затем целый ряд интервью. Если есть на свете люди, которые жалеют о том, что в сутках всего 24 часа, то Аврам Никифорович был одним из них. Он жаждал проводить у мерцающего экрана каждую минуту своей драгоценной жизни и – царство ему небесное – прожил жизнь, как по-настоящему хотел.
