Только после 1792 года чай стал соперником хлопчатобумажных изделий среди предметов импорта. По итогам того года все сорта общей стоимостью 540 236 рублей составили больше 22 процентов объема валовой торговли. 10 лет спустя зарегистрирована радикальная перемена, когда рублевая стоимость ввезенного чая выросла до 1 872 604 рублей, превысила 40 процентов валового оборота и продолжала подниматься.
Табак и прочие товары
Хлопчатобумажные, шелковые изделия и чай разнообразных сортов все вместе составляли больше 90 процентов российского импорта на всем протяжении XVIII столетия. Остальные товары выглядели причудливыми, и на экзотику существовала своя наценка. Табак, поступавший преимущественно в форме шара и называвшийся «китайским шаром», пришел в Сибирь между 1762 и 1768 годами в количестве от 1 до 2 тысяч пудов ежегодно по цене 10–20 рублей за пуд. Торговля им шла стабильно, так как к 1805 году общая стоимость ввезенного в Россию табака все еще составляла только 21 283 рубля. Но большая часть китайской экзотики, всегда служившей символом Поднебесной для иноземца, ввозилась незначительными с коммерческой точки зрения партиями: фарфор, гончарные изделия, эмалированные поделки (финифть), лакированные товары, слоновая кость, медные кастрюли и ковши, железные ковши, фонари из рога и бумаги, свитки, чернила, ладан, помада, веера, кисеты для табака, китайские курительные трубки, известные как ганза, лупы, телескопы, стеклянные лампы, швейные иглы, коралл, драгоценные камни (в основном жемчуг), искусственные цветы, живые обезьяны, шкуры тигра и пантеры, перец, анис, сухофрукты и фруктовое варенье (из арбуза, груш и яблок), сахарные конфеты, лекарственные растения (хинин), мускус (основа для приготовления духов) и конечно же китайское серебро.
В Китай, а не в Россию ввозились промышленные товары или товары тонкой обработки в XVIII веке. За исключением некоторых кож и грубых шерстяных тканей, а также прочих предметов обмена в небольших количествах, единственным товаром, которым русские купцы смогли заинтересовать китайцев и на котором строилась вся кяхтинская торговля, считались сибирские меха и пушнина из Нового Света. Русские шерстяные и хлопчатобумажные ткани считались грубыми и дешевыми, не предназначенными для пошива парадной одежды. Все дело не в том, что русские производители не старались изготавливать более тонкие товары. Выше уже отмечалось, как в целом ряде случаев власти Санкт-Петербурга пытались заставить местных сибирских чиновников и чиновников торгового обоза заняться поиском новых видов российских изделий, способных понравиться китайцам, но по большому счету ничего у них не получилось. С другой стороны, китайские шелковые и хлопчатобумажные изделия, насколько об этом нам теперь дано судить, в своем большинстве представлялись тонкими престижными тканями, то есть продукцией прекрасно налаженной и передовой индустрии. Только в конце XVIII века «природный» продукт — чай — начинает теснить на рынке эти прекрасные ткани. Замечание Гастона Коэна, относящееся к первой четверти XVIII столетия, в не меньшей степени подходит к завершающим его трем четвертям: «Cette epoque en effet c’est la Chine le pays manufacturier» («В ту эпоху Китай на самом деле представлял собой страну фабрикантов»).
Заключение
Торговля с Китаем служила важным сектором хозяйственной предпринимательской деятельности и источником такого опыта для народа России на протяжении XVIII столетия. Для Российского государства, как предположил Сергей Мартинович Троицкий, она на протяжении 1725–1800 годов считалась основным источником денежных поступлений. Хотя, как мы уже убедились, государственные торговые обозы, направленные в Пекин после заключения Кяхтинского договора, не приносили больших доходов относительно объемов вложенных в них капиталов, тем не менее они вполне могли себя окупать. По мере того как обоз следовал за обозом, трудности и неудобства таких затратных предприятий намного перевешивали постоянно убывающие выгоды для государственной казны, а также отдельных государственных чиновников и учреждений. Руководство Сибирского приказа несколько раз добросовестно пыталось более полноценно изучить китайский рынок с той целью, чтобы поставлять в Пекин только пользовавшиеся повышенным спросом товары. Однако, насколько нам дано об этом судить, у них не получалось оптимизировать ассортимент изделий, вывозившихся из России в китайскую столицу. Дело вполне можно представить так, что главным побудительным мотивом для продолжения отправки обозов до самого последнего момента была надежда на приобретение китайского золота и серебра, крайне необходимых для вывода из оборота громадных масс неполноценных монет, отчеканенных до 1730-х годов. В известном смысле у государства не оставалось другого выбора. Непреложный факт состоял в том, что самый грандиозный и всецело подготовленный проект по передаче пекинской торговли в ведение частной компании провалился из-за отказа частных торговцев и инвесторов России принять в нем участие. С начала 1740-х годов государству приходилось направлять свои торговые обозы в Пекин или полностью отказаться от торговли с китайской столицей, разрешенной и предписанной в соответствии с Кяхтинским договором.
Однако, когда частная торговля в Кяхте начала приносить в государственную казну крупные таможенные доходы, становилось все понятнее, что более полезной для Санкт-Петербурга станет политика, состоящая в прекращении отправки торговых обозов в Пекин ради поощрения организованной коммерческой деятельности купцов-единоличников на границе. Купцам-то и предстояло максимально увеличить таможенные поступления за счет расширения своей торговой деятельности. С точки зрения государства наиболее предпочтительным вариантом выглядела организация всех кяхтинских купцов в своего рода общество или товарищество, в составе которого им пришлось бы соблюдать коммерческую дисциплину, регулировать сбыт и приобретение, подавлять контрабанду и обеспечивать таможенные денежные поступления. На протяжении всей второй половины XVIII столетия неоднократно поступали предложения об учреждении такой компании, но те, кому это положено, их не услышали. Китайские торговцы в России не проявили даже намека на какую-либо заинтересованность в организованной деятельности, предусматривающей вмешательство со стороны государства. Конечно же сотрудничество и прочие примитивные формы организации просматриваются в кяхтинской торговле, но они представляются, причем совершенно очевидно, по большому счету всего лишь временными союзами, редко существовавшими дольше одной торговой сессии, а их участники не применяли сложные методы ведения дела. В таких условиях государственные служащие могли разве что пытаться создавать наиболее благоприятные обстоятельства для торговой деятельности купцов-единоличников. В частности, после 1740-х годов, когда провалы системы казенных торговых обозов предельно обнажились и не были секретом ни для кого, определенно удалось усовершенствовать административную структуру Восточной Сибири. В общем и целом чиновники, направленные туда во второй половине XVIII столетия, проявили себя людьми более достойного масштаба и завидной порядочности, чем их предшественники, правившие там в первой четверти века: губернатор Ларион Тимофеевич Нагель и граф Матвей Петрович Гагарин служат тому примером. Притом что кого-то вряд ли удивят крупные суммы, вложенные государством в возведение более совершенных сооружений на территории Восточной Сибири, справедливости ради отметим серию мер, принятых на государственном уровне, на самом деле в известной степени способствовавших налаживанию кяхтинской частной торговли. Среди этих мер: упразднение внутренней таможни, распространение вексельной системы на территорию Восточной Сибири, внедрение более скорых и надежных средств сообщения и т. д. Обратите внимание на то, что подавляющее большинство таких усовершенствований проведено в период правления Екатерины Великой. Представляется вполне справедливым указать на то, что ее восхваляемая администрация всего лишь выполнила предложения или использовала начинания предыдущих правителей России. В этом отношении давайте вспомним, что отмена государственных монополий и откупных предприятий произошла в 1762 году. А к этому времени все упомянутые учреждения в китайской торговле оказалось должниками. Дело не в какой-то экономической теории императрицы Екатерины или склонности к внедрению магистральных принципов того времени, а в конкретном опыте последних десятилетий, благодаря которому пришлось положить конец данным экономическим привилегиям.
