В скором времени вслед за принятием решения о формальном образовании русской компании торговых любителей приключений на Востоке были сделаны уведомления в адрес всех заинтересованных лиц с предложением присоединяться к ней. На это первое уведомление никакого отклика не поступило, и в сентябре 1740 года из Сената последовало распоряжение выпустить второе уведомление, причем придать ему самое широкое хождение по империи. Прошел впустую еще один год, и опять ни купцы, ни прочие инвесторы интереса к предприятию не проявили. 31 августа 1741 года в Сенате пришлось смириться с тем фактом, что «до сих пор заинтересованных в китайской компании лиц все еще не появилось», и распорядиться о повторном обнародовании указа двухлетней давности. Наконец в марте 1742 года из Сената поступил запрос в Коммерц-коллегию на отправку «следующей почтой» устава предложенной компании, которую намечалось образовать по образцу и подобию Голландской Ост-Индской, но и эта инициатива ничего не дала. Насколько можно судить, ни русские, ни иноземные купцы не видели привлекательной перспективы во вложении своих капиталов в такого рода общество. До тех пор, пока царь Павел в последний год уходящего столетия не учредил Российско-Американскую компанию, никаких других реальных усилий по делегированию государственной монополии в частные руки не прилагалось. Русские предприниматели и купцы не располагали опытом распоряжения акционерным капиталом. Не следует удивляться поэтому, что первое такое предприятие в российской истории создавалось посредством имперского декрета.
Последние три обоза
Теперь уже не оставалось иного выбора, кроме как последовательно придерживаться системы торговли государственными обозами. До тех пор, пока она приносила хотя бы скромный доход и не налагала на Россию опасных обязательств, такая система оставалась делом полезным. Кроме того, изящная китайская меблировка служила прекрасной темой для обсуждения в лучших домах Санкт-Петербурга. Практическая организация следующего обоза началась вскоре после его официального одобрения в сентябре 1739 года. Сенатским указом от 26 февраля 1740 года в очередной раз запрещалась «тайная или открытая» перевозка пушнины в китайские владения частными лицами, хотя к сентябрю пагубное влияние таких сплошных запретов на частную торговлю в приграничной зоне пришлось признать. Тогда в Сенате по совету Л. Ланга, переговорившего с дзаргучеем в Маймачене, передали иркутскому вице-губернатору практически неограниченные полномочия на личное усмотрение, какие предметы допускать к свободной торговле, так как он «знает больше, чем кто-либо еще» из собственного опыта длительного общения с обозниками. А Санкт-Петербург находился слишком далеко от границы, чтобы до него доходила точная информация.
Судьба этого четвертого после заключения Кяхтинского договора обоза с самого начала складывалась вполне благополучно. Ерофей Фирсов получил свою грамоту директора обоза и паспорт в конце октября 1739 года. Чуть больше недели спустя он узнал о своем производстве в высокий ранг коллежского асессора (восьмой ранг в гражданской Табели о рангах). Курьер Кабинета майор Михаил Львович Шокуров отправился из Санкт-Петербурга в Пекин 25 января 1740 года, чтобы сообщить о готовящемся обозе, передать запрос на его проход по китайской территории, заручиться разрешением на возвращение с обозом для двух русских стажеров — Иллариона Россохина и Михаила Пономарева, длительное время обучавшихся в Пекине. Известие о безвременной кончине М. Пономарева можно было воспринять в качестве некоего предвестника трудных времен, предстоящих обозникам.
В это время снова обострилась застарелая и деликатная проблема в отношениях между русскими и китайцами. Она послужила причиной значительных осложнений в продвижении обоза. Семь лет тому назад, в 1733 году, волжские калмыки отправили небольшое посольство для воздаяния почестей далай-ламе, и с тех пор оно оставалось в Пекине, где ожидало разрешения возвратиться на родину. Теперь калмыцкий хан Дондук-Омбо подал царице прошение разрешить поездку к далай-ламе еще одного посланника со свитой из 73 попутчиков. Она не только отпустила этих калмыков в поездку через Сибирь, но послала с ними толмача Ивана Савинова со служилыми людьми в качестве сопровождения, а также передала с ними ноту Сената (от 29 мая 1740 года), в которой содержалась просьба к Лифаньюаню о предоставлении беспрепятственного посещения калмыками Тибета и их возвращения. И. Савинов 16 ноября двинулся от границы выполнять свое бесполезное задание. Исходя из непостижимой русскому уму логики, император Цяньлун отказался пустить делегацию калмыков на свою территорию. А заключалась эта логика в следующем: поскольку почти 10 лет назад китайскому посольству отказали в праве на посещение калмыков на том основании, что эти коренные жители Поволжья числятся подданными русской короны, нынешнему калмыцкому посольству едва ли стоит разрешать проезд по китайским территориям. Ведь по условиям Кяхтинского договора русским гражданам предоставляется право на посещение Китая только в качестве официальной свиты обоза, груженного данью китайскому императору. И. Савинов прибыл на границу 6 марта 1741 года и сообщил своему руководству в Коллегии иностранных дел, что китайский император не против паломничества калмыков на Тибет, однако его министры возражают, а решающее слово в этом деле остается за ними.
Еще одно из ничтожных, но зачастую сильно раздражающих, а время от времени решающих обстоятельств тревожило китайцев: непристойное поведение кое-кого из священнослужителей в Пекине. В январе 1741 года И. Россохин привез на родину донесение своего коллеги стажера Алексея Владыкина с подробным описанием неподобающего поведения архимандрита Иллариона Трусова. Он не проявлял ни малейшей заботы о русских студентах в китайской столице, придавался пьянству и допускал святотатство, а также привлекал к себе нездоровое внимание, когда переодевался в китайское женское платье, в котором мог появляться даже в храме. Господь смилостивился над прихожанами и в апреле прибрал отца Иллариона. Однако из-за его поведения китайцы получили очередную причину для сравнения русских гостей с дальновидными и дисциплинированными иезуитами, отличавшимися долгой и добросовестной службой в Пекине.
Все эти отягчающие двусторонние отношения обстоятельства послужили Лифаньюаню поводом для затягивания с выдачей официального разрешения на пересечение русским обозом государственной границы. Ждать в Иркутске пришлось больше года, и только 9 июня 1741 года обоз перешел на территорию Китая, а в Пекин он прибыл 24 сентября. Месяц спустя из Лифаньюаня поступила санкция на начало торгов, но они проходили вяло. И обоз пробыл в Пекине до конца зимы, и только потом Е. Фирсов решил, что все от него зависящее он сделал, и 20 апреля 1742 года обоз двинулся в обратный путь. По возвращении в Москву в феврале следующего года Фирсов пожаловался на то, что отношение к нему и его людям со стороны китайцев ничем не отличалось от негостеприимного приема, оказанного Л. Лангу до них. Причем и в самом Пекине, и в пути китайцы предоставили ему намного меньше дорожных денег и подарков. Он подтвердил, что «большую часть времени», отведенного на выполнение его миссии в Пекине, пришлось уделить спаиванию китайцев, зачастую позволявших себе грубое и задиристое поведение.
Что касается деловой стороны пребывания обоза в Пекине, то в имеющихся источниках она просматривается смутно. По всей видимости, этот обоз нагрузили мехами и прочими товарами стоимостью порядка 100 тысяч рублей, что несколько меньше, чем доставляли прежними обозами. На русские товары меняли все традиционные китайские ткани, разнообразные сорта чая, мебель, лакированные изделия, изделия из фарфора, меди, великое разнообразие безделушек и произведения искусства. Их распродажа началась 1 июня 1743 года через аукцион, устроенный в доме генерал-лейтенанта и действительного камергера П.Ф. Балк-Полева на Большой Немецкой улице Адмиралтейского острова. Товары выставили для свободного осмотра, а торги проводились по понедельникам, средам и пятницам до и после полудня.
