Заглянувшая в наш кабинет Пия Карневейл, увидев, что я, совершенно убитый, сижу в одиночестве, решила хоть немного меня приободрить и позвала пообедать с ней. Мы отправились в заведение, которое мне показалось экзотическим и даже чуждым: богемный ресторан в центре города. Там все оказалось для меня в диковинку – нас приветливо встретил сам хозяин, официантка держалась запросто. Пия продемонстрировала знакомство с разнообразными деликатесами, о которых я даже не слышал. Ни словом, ни жестом Пия не намекнула, что я здесь чужой: неотесанный провинциал в рваных кроссовках. Наоборот, она обращалась со мной как с равным. Сама Пия, по обыкновению, выглядела сногсшибательно, но как именно она была одета, я, конечно, не припоминаю. Помню только ее колючее очарование и ту непринужденность, которая рождается из уверенности в себе и комфортного ощущения себя в мире – нехватку того и другого я чувствовал очень остро.
Для начала Пия с непроницаемым лицом рассказала несколько пикантных историй о знаменитостях, причем с неизменным сальным хохотком в финале. Про писателя-мультимиллионера из Скандинавии, создателя остросюжетных романов, который в семьдесят восемь лет женился на двадцатисемилетней и регулярно требовал секса, выполнив свою дневную норму в пятьсот слов, но во время австралийского турне угодил в реанимацию, когда однажды утром так вдохновился, что выдал шестнадцать тысяч слов за раз; про некоего лауреата Букеровской премии, который после каждого мероприятия заказывал себе сразу двух жриц любви; про именитую американскую поэтессу, которая позвонила своему пресс-секретарю, занимавшему соседний номер, и настаивала, чтобы пресс-секретарь позвонил в службу доставки еды в номера и заказал для нее яйцо в мешочек; про литераторов, которые перед ответственным телеинтервью убивали себя алкоголем и наркотиками, и про другие случаи неуемного распутства, про демонов безумия, как скрытого от посторонних глаз, так и явного.
А по завершении очередной истории Пия слегка запрокидывала голову и пару раз моргала, изображая не то нервный тик, не то щелчок затвора объектива фотокамеры тех лет, словно фиксируя твою реакцию; так она, похоже, показывала, что полностью тебя раскусила, но не собирается судить.
Ее байки перемежались отступлениями. Насчет матери, умиравшей от деменции. Насчет честолюбивых помыслов. На темы мечтаний о работе с великими писателями и реалий работы над всяким мусором, который бойко продается. О страхе старости и старческого слабоумия. О том, как она сделала себе имя, создавая бестселлеры из горячечного бреда знаменитостей. О том, каких трудов ей стоило ежегодно переписывать опусы Джеза Демпстера, придумывая диалоги вместо убогих реплик. В какой-то момент она задала вопрос о моей личной жизни, чтобы, насколько я понял, тут же заговорить о своей. Пия была не замужем, но, видимо, пользовалась большим успехом и призналась в порочной страсти к внебрачным отношениям.
Как по-твоему, спросила она, можно ли влюбиться во влюбленность?
Под маской ее самоуверенности и непринужденности мне открылась какая-то застенчивость, нервозность, боязнь. Подробности жизни Пии Карневейл сходились в странной точке, оказавшейся точкой нашего обеда.
Киф… Киф… скажи: Зигфрид хоть когда-нибудь звонил тебе домой?
Я ответил, что у него даже нет номера моего телефона, а в справочник я не включен.
Меня тоже нет, сказала Пия. Но мой номер он как-то узнал. Мне пора бить тревогу?
Однако, как и все любители риторических вопросов, она не ждала ответа, и я не стал его навязывать. Пия с самого начала курировала мемуары Хайдля, успев поработать со всеми предыдущими редакторами и «неграми», которые были полностью и в очень короткие сроки деморализованы Хайдлем. Когда я в офисе Джина Пейли впервые увидел Хайдля вместе с Пией, эти двое показались мне старинными приятелями. Но потом стало ясно, что дело обстоит совсем иначе. Пия макнула кусочек сахара в свой эспрессо.
Зигфрид названивает мне домой. Заявляет, что хочет обсудить книгу, но по существу ничего не говорит.
Черная жидкость впитывалась в сахарный кубик.
А ты как поступил бы? – спросила Пия.
Я и сам этого не знал. От смущения даже не упомянул, что меня предостерег Рэй и что с Хайдлем я держу язык за зубами, хотя это не в моем характере. Я поинтересовался, что все-таки говорил Хайдль, тут же добавив, что это, скорее всего, не имеет значения.
Пия держала перед глазами пропитавшийся кофе кубик сахара.
Действительно, произнесла она, какая разница?
Некоторое время Пия смотрела в сторону, но вскоре нависла над столиком, глядя на меня исподлобья и окутывая запахом своих духов.
Вся штука в том… он слишком много знает, Киф. Даже странно.
Я попросил объяснить.
Он знает то, чего знать не должен, сказала Пия. Была у меня кошка. Очень старая. И у нее, так сказать, началось недержание. Писала где придется. Бедняжка. Я, конечно, выходила из себя, но что оставалось делать? С месяц назад я поделилась этим с Зигфридом. И на другой день моя кошка пропала.
Мокрый кусочек сахара начал таять. Она бросила его в чашку.
Иногда с кошками такое случается, разве нет?
Ответа у меня не было.
Наверное, промямлил я, они уходят.
Они убегают, продолжала Пия. Это так. Вот только на следующий же вечер мне позвонил Хайдль и…
Сам позвонил?
…и поинтересовался, легче ли мне стало без кошки.
Пия водила по столешнице кофейной ложечкой, словно что-то искала.
Дело в том, что ни одна живая душа об этом не знала. А следующим вечером он позвонил мне сразу после ухода подруги. Ну как, спрашивает с этим своим проклятым акцентом: ну что, мол, хорошо провели время с гостьей? Хорошо ли прошел вечер? Меня так и подмывало сказать: хорошо, если бы не твой звонок.
Я что-то ответил, но Пия не слушала. Ее глаза блуждали по сторонам. Наконец, опустив кофейную ложечку, она посмотрела на меня и оттолкнула чашку.
Что ты об этом думаешь? – И быстро добавила: Я лично вообще об этом думать не хочу.
Я спросил, поставила ли она в известность Джина Пейли.
У меня язык не повернулся, Киф. Хайдль – это прибыли нашей фирмы. Сейчас вся надежда на его книгу.
Я попытался ей внушить, что это само по себе еще ничего не доказывает – мало ли откуда Хайдль мог узнать об исчезновении кошки.
И впрямь бросает в дрожь, согласился я. Но это ведь не значит, что он живодер.
Конечно, нет, ответила Пия. Я ничего такого и не говорю.
Пауза затягивалась. В конце концов я признался, что в отношении Хайдля и сам теряюсь. Рассудив, что Пие можно доверять, я рассказал, что взялся за эту работу, на первый взгляд, несложную, только ради денег, чтобы обеспечить возможность завершить начатый роман. Однако на тот момент у меня не только срывалось создание настоящего романа, но и теневое авторство мемуаров третьеразрядной знаменитости оказалось под угрозой.
