Благо его увели прежде, чем он услышал всхлип, рвущийся из моего горла. Пока он уходил, то смотрел мне в глаза. Его взгляд… такого я прежде не видела. Он был полон… безразличия. Словно он наконец перестал питать надежду.
И если судить по сообщению, которое он мне прислал перед началом этой записи… Сайлас больше не хочет бороться за нас. В сообщении сказано: «Я на пути к твоему дому. Ты задолжала мне достойное расставание».
Вот я ему и осточертела. Все кончено. Действительно кончено. Мне бы стоило радоваться, ведь все идет по плану, но, к сожалению, я не могу перестать плакать.
4. Сайлас
Чарли была подозрительно тихой, пока читала дневник. Она не делала никаких замечаний и не говорила, что нашла что-то полезное. В какой-то момент я заметил, как она вытирает глаза, но если это и были слезы, то она хорошо их скрывала. Из-за всего этого мне стало любопытно, что же такое она читает, поэтому я попытался незаметно заглянуть в дневник. Там написано о ночи, когда мы расстались. О том, что произошло с нами всего неделю назад или около того. Больше всего мне хочется подвинуться ближе и дочитать запись вместе с ней, но тут девушка просит Лэндона остановиться, так как ей надо в туалет.
Он останавливается у заправки, находящейся примерно в часе езды от тюрьмы. Джанет остается в машине, а Чарли идет со мной в магазин. Или это я иду с ней. Меня все не покидает желание защитить ее. Более того, оно лишь усиливается. Тот факт, что я помню все случившееся за последние два — почти три — дня, усложнили мне задачу забыть, что я якобы ее не знаю. И не люблю. Все мои мысли занимает наш утренний поцелуй — когда мы думали, что забудем друг друга. Когда она позволила мне поцеловать себя и обнять, пока не перестала быть собой.
Я едва не рассмеялся, когда она сделала вид, что знает свое имя. Дилайла?! Даже несмотря на отсутствие памяти, она все та же упрямица Чарли. Поразительно, как некоторые частички ее личности продолжали проявлять себя как вчера, так и сегодня. Интересно, похож ли я на того Сайласа, которым был раньше?
Вскоре Чарли выходит из уборной. Мы подходим к холодильникам, и я беру воду. Чарли хватает пепси, и я чуть не пробалтываюсь, что она предпочитает колу, судя по прочитанному вчера в одном из писем, но я ведь не должен об этом помнить. Мы берем напитки и ставим их на кассу.
— Интересно, мне вообще нравится пепси? — шепчет она.
Я смеюсь.
— Вот поэтому я и взял воду. Перестраховка.
Она берет с витрины пачку чипсов и отдает кассиру. Затем еще одну пачку «Читос». И хрустяшки. И «Доритос». И так на прилавке собирается гора пачек. Я удивленно поглядываю на них, когда Чарли оборачивается и пожимает плечами.
— Перестраховка.
К тому времени, как мы возвращаемся в машину, у нас набралось десять пачек различных чипсов и восемь банок содовых. Увидев количество купленной еды, Джанет удивленно поглядывает на сестру.
— Сайлас очень проголодался, — поясняет Чарли.
Лэндон все так же сидит на водительском месте и нервно подергивает ногой. Постучав пальцами по рулю, он говорит:
— Сайлас, ты же помнишь, как водить?
Я прослеживаю за его взглядом и вижу, что у тротуара припарковались две полицейские машины. Чтобы выехать, нам придется проехать мимо них, и я не до конца понимаю, почему Лэндон так нервничает. Чарли уже не числится пропавшей, потому нам нет причин бояться властей.
— А почему ты не можешь вести? — спрашиваю я.
Он поворачивается ко мне.
— Мне только исполнилось шестнадцать. У меня есть разрешение водить, но не права.
— Великолепно, — бормочет Джанет.
Если учесть все произошедшее, вождение без прав не находится в начале списка моих проблем.
— Мне кажется, у нас есть проблемы и посерьезнее, чем штраф, — заявляет Чарли, озвучивая мои мысли. — Сайласу нужно помочь мне разобраться во всем этом дерьме, а не на машине кататься.
— Вряд ли можно назвать важным копание в старых любовных письмах, — возражает Джанет. — Если Лэндону выпишут штраф, он не получит права.
— Значит, сделай так, чтобы тебя не остановили, — говорю я. — У нас еще два часа пути в тюрьму и три обратно. Я не могу потратить впустую пять часов только потому, что ты волнуешься за свои водительские права.
— Почему вы так странно себя ведете? — спрашивает младшенькая Винвуд. — И зачем перечитываете старые письма?
Чарли опускает голову в дневник и отвечает, не задумываясь:
— Мы страдаем от очень необычного случая амнезии и не помним, кто мы такие. Я даже не знаю, кто ты. А теперь развернись и займись своими делами.
Джанет закатывает глаза, фыркает, но все же отворачивается.
— Чудаки.
Чарли улыбается мне и тычет в дневник.
— Я собираюсь прочесть самую последнюю запись.
Я убираю коробку, стоявшую между нами, и придвигаюсь к ней, чтобы тоже это увидеть.
— Тебе не странно делиться со мной записями из своего дневника?
Она неуверенно качает головой.
— Вовсе нет. У меня такое ощущение, что я читаю о совсем других людях.
ПЯТНИЦА, 3 ОКТЯБРЯ
С последней записи прошло всего пятнадцать минут. Как только я закрыла дневник, Сайлас написал, что ждет меня снаружи. Поскольку мама четко запретила ему приходить в наш дом, я вышла поговорить с ним на улицу.
От его вида у меня перехватило дыхание, и я ненавижу себя за это. То, как он стоял, прислонившись к «Лендроверу», — ноги скрещены, руки засунуты в карманы куртки. По моему телу прошла дрожь, но я оправдываю это тем фактом, что на мне был пижамный топик на тонких шлейках.
Он даже не посмотрел на меня, когда я подошла к машине. Я встала рядом и сложила руки на груди. Так мы и стояли в молчании пару минут. — У меня к тебе только один вопрос, — произнес Сайлас.
Он оттолкнулся от машины и встал передо мной, упершись в нее руками по бокам от моей головы. Я будто окаменела. Он слегка наклонился, чтобы наши глаза находились на одном уровне. Поза не была для нас новой. Мы и прежде так стояли, около миллиона раз, вот только в этот он не смотрел на меня так, будто хотел поцеловать. В этот раз он смотрел так, словно пытался понять, кто же я, черт возьми, такая. Он изучал мое лицо, будто перед ним незнакомка. — Чарли, — начал Сайлас хриплым голосом. Затем закусил нижнюю губу, собираясь с мыслями. Вздохнул и закрыл глаза. — Ты уверена, что хочешь этого?
— Да.
От быстроты ответа его глаза распахнулись. Мое сердце заныло от боли — столько всего он пытался скрыть за маской безразличия: шок, понимание, что ему меня не отговорить.
