– Не больно-то они и дразнились.
– Дразнились-дразнились, я-то хорошо помню. И Галка вон помнит, потому что тоже хихикала. А я с Карасем поговорила, Олега по двору пенделями погоняла – и перестали.
– И чо? Всю жизнь тебе руки целовать?
– Зачем? Ты человеком оставайся, Яночка. Ты ведь хорошей была, рисовала круче всех, танцевала. Еще и музыкой мы обменивались – забыла уже?
Янка покраснела. Про музыку она, конечно, помнила, потому что вместе с Катюхой занималась по классу фортепиано. Мы и на концертах у нее были – в качестве группы поддержки, и по инету мотались – скачивали оздоровительную музыку для матери ее, лежащей в больнице. Для Янки диски нареза́ли – с панфлейтой, со скрипичными концертами, с органом. Янка музыку обожала, после школы собиралась продолжать музыкальное образование. Да чего там! В те времена она и впрямь была совершенно иной – доброжелательной, спокойной, улыбчивой. Честно сказать, именно ее предательство более всего вышибло меня из колеи.
– Так что, Ян? Друг познается в беде, а подруга в биде? Лучше быть на материке, чем на острове?
– При чем тут остров? – Яна опустила голову, да и плечи у нее как-то опали.
Злость моя разом пошла на убыль. Если стыдно, значит, не все еще потеряно – живой человек, не умер.
– Ладно, Ян, живи как знаешь. На тебя, – я нарочно выделила это «тебя», бросив уничижающий взгляд на Галку, – на тебя я зла не держу. Только и ты постарайся – не растеряй последнее.
С противником было покончено. Я огляделась. Окна ЗБ пустовали, свора Альбинки по-прежнему плутала где-то в обгорелых недрах здания, и можно было только пожелать им долгого путешествия. Нам здесь делать было нечего, и, кивнув Лизе в сторону парка, я первой зашагала по дорожке. Мимо понуро стоящей Янки Хаврониной, мимо напряженной Галки.
Глава 7. Кража
Между тем странный Лизин вопрос я не забыла. Про то, напивалась я или нет. Потому что соврала и потому что напивалась. Это в неполных-то двенадцать лет! Только разве про такое расскажешь? Да еще в стенах ЗБ, где случайно оброненное слово может обернуться чем угодно. Может, оттого и всплыло за окнами древнее море? Мы ведь даже запах его ощущали! Слышали шелест волн. Точно некий доисторический великан выбрался из пыльных хронопластов и, прильнув к обгоревшим стенам, решил внимательнее изучить своих далеких правнуков, давным-давно разучившихся дышать жабрами и утерявших хвост с плавниками. Возможно, он просто любопытствовал, а может, ему хотелось копнуть глубже, послушав наши истории – о том, как у Лизы взрывом разметало родной дом или как я совершила свою первую кражу.
А кража и впрямь была. То есть сначала кража, а потом мерзкое, по сию пору памятное амбре выпитого алкоголя.
Деньги я украла, сбросив их с чужих телефонов. Простенькая такая операция – всего-то пара минут и понадобилась. Но если рассказывать по порядку, то там не с телефонов все началось, а с деток, больных лейкозом. Это мама моя телевизор дома смотрела, ну а я у себя в комнате шебаршила – уже и не помню, чем занималась. Только мама вдруг позвала меня – странным таким голосом:
– Лерочка, подойди сюда, посмотри, пожалуйста…
«Лерочка» да еще «пожалуйста» – это был перебор. Два добрых слова в одной фразе звучали более чем подозрительно. Понятно, я насторожилась.
– Чего там еще?
– Детей больных показывают, просят помочь.
Когда что-то просят, да еще прикрываясь детьми, – это отвратительно. Я сразу припомнила нищенок в нашем дворе, без особого стеснения пачкавших мордашки своим детям дорожной грязью. Чистеньким да ухоженным подавали меньше, вот они и готовили их загодя – каждое утро кутали в рубище, гримировали. Мама, может, это и не видела, а я-то видела не раз, потому и встопорщилась:
– Ага, знаю! Травмы-сопли, сюси-пуси, еврик дайте!.. Сначала разжалобить пытаются, потом деньги из карманов сосут.
– Не болтай чего не знаешь! – голос у мамы прозвучал столь резко и незнакомо, что я тут же прикусила язык.
Мама у меня вообще редко ругается, а в те далекие времена, когда я была маленькой, строго следила за языком – своим и папиным. И вроде получалось! Конечно, тогда еще война не разразилась, да и нервы нам всем школа не попортила, но все равно атмосфера в доме была на несколько градусов теплее.
В общем, пришлось выходить из комнаты и вставать рядом. Я и сама толком не знала, что увижу на экране телевизора, но без причины мама ни за что бы не вспылила. По телевизору же показывали мальчика лет пяти или шести, обритого наголо. Он лежал на кровати и говорил перед камерой. Видно было, что держался он из последних силенок, храбрым старался казаться, а у самого слезинка из уголка глаза выкатилась, и ноздри подрагивали, словно вот-вот всхлипнет. Мне точно по голове кто треснул – в один миг я оглохла и ослепла. Только его одного видела и слышала: как обещает он больше не плакать, в какие игрушки играет и кем станет, когда выздоровеет. Еще он что-то рассказывал о своих друзьях, о маме, а потом… Потом последовал кадр с тем же мальчиком – уже на фотографии, а фотография стояла… на свеженькой могиле. И дикторша сообщила, что мальчик не дождался помощи, потому и не выздоровел. Поздно собрали деньги, поздно отыскали подходящего донора.
А дальше стали показывать других детей, рассказывать о фонде помощи и номере счета, на который можно эсэмэсками отправлять деньги. В общем, все то, о чем я недавно брякнула, да только мальчик был самый настоящий, не выдуманный. И глаза его я никак не могла забыть. Я и губу себе прикусила до крови – так захотелось открутить назад эти несколько месяцев, разыскать его, обнять, утешить. И донором стать – отдать кровь, плазму, костный мозг – все, что понадобится…
В общем, я тогда глаза и нос себе зажала и вылетела из комнаты, чтобы не разрыдаться при маме. Тот мальчик мне навсегда впечатался в мозг. Никогда я еще такой боли не чувствовала – точно пулю загнали в сердце. И как только пришла в себя, тут же схватилась за телефон. Начала набирать СМС, да только ничего у меня не вышло. Денег на телефоне было с гулькин нос, а тут сразу снималась сумма в двести рублей.
Потом я слышала разговор родителей, слышала, как что-то они сообща отправляли по своим телефонам, но я-то оставалась в сторонке, и это было несправедливо! До того несправедливо, что я решилась на преступление.
В школе нашей располагалось два физзала. Один постоянно кто-нибудь арендовал – то секция фехтовальщиков, то айкидошники. Само собой, и я успела попробовать себя в этих секциях. Только айкидошники меня забраковали, а фехтование я забраковала сама. Нет, тренер там был славный, но весь смысл, как выяснилось, заключался в одном-единственном уколе. Никакой рубки, никаких мушкетерских финтов. Опередил с уколом на микронную долю секунды – и очко у тебя. Ну а то обстоятельство, что в ответ уколовшему могло прилететь нечто более серьезное, уже не учитывалось. С одной стороны, понятно – таковы правила, а с другой – обидно. Потому что столкнись в боевых условиях наш фехтовальщик с древним мушкетером – и трудно было бы гарантировать победу современнику. Но смотреть на тренировки мы все-таки забега́ли, тем более что в айкидо все было жутко красиво, а фехтованием увлекалась половина парней из нашего класса.
