У папы имелась целая коллекция старых и новых фильмов: от современной «Я – легенды» до данелиевской «Кин-дза-дзы!», от замечательной «Игрушки» с Пьером Ришаром до «Ночных забав» с чудо Евстигнеевым. В общем, всю эту кучу-малу я и постигала, неукротимо погружаясь в сладковатый кинохаос, даже не пытаясь как-то организовать процесс просмотра, выстроив фильмы по хронологии и тематическому ранжиру. Главным моментом было то, что очень часто все эти фильмы мы просматривали совместно. Усаживались втроем на семейный диван, включали телик с видаком и начинали переживать. В такие моменты я отчетливо сознавала, что такое семья и как здо́рово – обожать своих родителей, понимать их и чувствовать, что они понимают тебя, пусть даже в эти редкие часы.
Вслух я, понятно, этого не говорила, но не всё ведь нужно озвучивать – кое-что приходится и скрывать. Например, то удивительное открытие, что папу своего я любила больше, чем маму. Это было странно и непонятно, но это было так. Уезжала в командировки мама – я тосковала, но уезжал в командировки папа – я просто места себе не находила. А ведь оба они рисковали совершенно одинаково. Мама помогала на операциях в прифронтовой зоне, папа служил в МЧС, в дивизионе быстрого реагирования. Он умел и плавать, и с парашютом прыгать, и по горам лазить. Потому что спасать приходилось ото всего: от пожаров, обвалов, наводнений и землетрясений.
Вот и прошлым летом меня тянули, как какого-нибудь айболитовского Тянитолкая: мама звала в Питер, а папа – на Дальний Восток. Мама – в музеи и по литературным местам Достоевского, папа – спасать деревеньки от лесных пожаров. Была у него такая возможность – выдать подросшую дочуру за сопровождающего репортера. Я и фотографировать должна была по-настоящему, и записывать всё на видео. Разумеется, я выбрала Дальний Восток. Хоть и шарахнуло тогда меня крепко. Оказалось, что требуются титановые нервы, чтобы бродить по сожженным дотла деревушкам.
Тот свой первый репортерский день я запомнила до мелочей – и рев вертолетного двигателя, мешающего элементарно переговариваться, и неудобную скамью в вертолете, по которой я съезжала то вправо, то влево, и чудный вид из иллюминатора. А потом металлическая стрекоза МИ-24 выбросила нас посреди черных лунных ландшафтов, не прекращая кружить винтами, взметнула пепельное облако и упорхнула. Наш отряд, десять спасателей-пожарных и пара медиков, тронулся в путь.
Мы шли молча: окружающее не располагало к разговорам. Мне чудилось, что я шагаю по какому-то безлюдному Марсу. Только раскрашен был Марс исключительно в траурные цвета. Лишенный листвы лес, черная неживая земля, усыпанная скелетиками обгорелых зверушек и птиц. А далее начиналось пространство, в котором я не без труда угадала контуры домов и улиц – все пепельное и закопченное. Неприятный хруст стоял под ногами, а справа и слева целились в небо похожие на пушки уцелевшие печи. Повсюду угадывались фундаменты домов, среди обломков и угольных нагромождений валялись потемневшие от копоти ведра и тазики.
Папа шепотом пояснил, что в эту деревню пожар пришел ночью, когда жители спали, и удалось спасти не всех. Несколько человек погибло, и среди них было двое детей. Никаких подробностей он не поведал, но мне хватило и этого. Следом за взрослыми я бродила по жутковатым улочкам, без конца снимала на свой аппаратик всю эту жуть и пыталась вообразить сгоревших малюток.
Как?! Как такое могло случиться? Наверное, дети не успели убежать и просто задохнулись в дыму? А если они проснулись и, напугавшись, попытались спрятаться в каком-нибудь чулане? Ведь, конечно, не верили, что это по-настоящему опасно. Да и не знали, что делать, куда бежать. Может быть, кричали, плакали, звали взрослых, а взрослые спали…
От земли все еще тянуло жаром, сверху припекало солнце, а меня трясло от холода. И запах горелого жилья повергал в смятение. Никак не удавалось представить себе, какой эта деревня была раньше – живой, цветущей, гомонящей голосами, взрыкивающей бензопилами и тракторными двигателями. Один из тракторов нам, кстати, вскоре встретился. Он напоминал обугленного трансформера, что рухнул на колени да так и застыл в смертельном жаре.
А потом я увидела вторую деревню и третью… То лето получилось особенно жарким, и, по рассказам папы, только в этом районе сгорело полтора десятка поселений.
С виновником этих бедствий мы столкнулись уже вечером, когда, изрядно устав, шагали по нормальному лесу. Папка часто сверялся с навигатором, ненадолго останавливаясь, делал пометки на цифровой карте. Я же, перестав фотографировать, просто гладила стволы встречных деревьев, радуясь, что огонь их пощадил. Я еще не знала, какой сюрприз нас ждет впереди.
Внезапно ожила папина рация, и то, что он услышал, ему решительно не понравилось.
– Это диспетчер с Боровой вышки, – скрывая волнение, сообщил он. – У них там беспилотник поймал верховик. Скорость курьерская, движется в нашем направлении.
– Далеко от нас? – спросил кто-то.
Лица папиных сослуживцев превратились в маски, и я сразу поняла, что дело серьезное.
– Если ветер не изменится, скоро верховик будет здесь.
Папа бросил на меня быстрый взгляд, и впервые в жизни я разглядела в его глазах страх. Не за себя – за меня. И это было тем более удивительно, что никаких признаков опасности я не видела. Нас окружал живой лес, тихо шумела листва, и даже щебетали какие-то пичуги.
– Если побежим на северо-запад, через пять-шесть километров будет небольшая река, – отрывисто проговорил он и, не спрашивая разрешения, стянул с меня фотоаппарат с рюкзаком.
– Да мне не тяжело… – начала было я.
Но папа прикрыл мне рот ладонью.
– Сейчас мы все побежим, – строго объявил он. – Останавливаться не будем, только переходить на шаг. Витя, ты темп знаешь – первым и пойдешь.
Папин коллега спокойно кивнул.
А потом мы и впрямь побежали. Сначала неспешно, потом чуть быстрее, и я продолжала упрямо думать, что это какие-то игры взрослых – опять нелепая перестраховка, боязнь неведомого. Те горелые деревеньки остались далеко в стороне, а этот лес был чудесен. Хвойные ароматы кружили голову, свежая зелень радовала глаз.
Уже на втором километре я стала уставать, темп пожарные взяли довольно приличный. Еще через километр я начала спотыкаться, и само собой пришло раздражение. Десяток взрослых мужчин улепетывают неизвестно от чего! Из-за их страхов я должна была мучиться!
– Быстрее, Лер! Нельзя останавливаться… – папа бежал рядом. Он тоже раскраснелся, однако для него это было делом привычным.
– Но ведь нет ничего! – задыхаясь, выпалила я и почти в ту же минуту поняла, что ошибаюсь. Потому что услышала голос пожара.
Сначала это был треск и гул. Он шел откуда-то сверху и быстро приближался. А потом… Потом все разом изменилось: я рассмотрела пламя, охватывающее верхушки деревьев, с легкостью скачущее по кронам, стремительно заполняющее лесную тишь победным ревом.
Сил было потрачено немало, однако мы поднажали. В спины пахну́ло жаром, огонь уверенно догонял нас. Я разглядела, что с левой стороны языки пламени мелькают уже далеко впереди. Сверяясь с навигатором, мы взяли чуть правее, и все равно это было ужасно. Наверное, впервые я поверила в то, что пожар не явление природы, а живое страшное существо, умеющее рычать и настигать своих жертв, способное душить дымом и убивать температурой.
