Теперь о наших внутренних проблемах, касающихся Прибалтийских республик и Молдавии. Замалчивая проблему протоколов, мы оставляем широкое поле для распространения националистских взглядов в Прибалтийских республиках, согласно которым якобы судьба Прибалтики была решена в августе 1939 года путем секретных соглашений. В действительности же дело обстояло иначе: если какую роль и сыграли советско-германские соглашения, то она состоит в том, что Прибалтика была ограждена тогда от вмешательства германского фашизма, угроза немецкого порабощения прибалтийских государств – Литвы, Латвии и Эстонии – была отодвинута.
Судьба народов этих стран решилась не в 1939 году, а в 1940 году, когда на основе собственного волеизъявления они вошли в состав Советского Союза. Содержание протоколов известно населению Прибалтики через каналы западных радиостанций, так что изменение нашей позиции в отношении их не будет представлять какой-то драматический шаг и вряд ли окажет большое влияние, хотя, конечно, необходимо его тщательное пропагандистское и идеологическое обеспечение.
Подумайте только, какой убойный аргумент! Давайте признаем «секретные протоколы» потому что радиоголоса уже о них раструбили. Представьте себе, что главный редактор издательства «Главполитиздат» скажет: «А давайте издадим «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына, потому что его все равно читают по «Голосу Америки», а диссиденты перепечатывают по ночам на пишущих машинках.
Как лучше подойти к решению этого вопроса? Конечно, для публикации протоколов по имеющимся копиям нет достаточных оснований, но можно было бы в качестве первого шага снять запрет на обсуждение этих вопросов в научной литературе. Ученые могли бы высказать свои мнения, точки зрения на сей счет и затем, в зависимости от реакции в стране и за рубежом, можно было бы предпринять и дальнейшие шаги. Например, заявить, что, не располагая оригиналами протоколов, мы не можем признать их юридически, но считаем возможным и необходимым рассматривать вопрос по существу, с учетом совокупности всех фактов, относящихся к этому делу».
Конечно, это было компромиссное предложение, а его аргументация несла на себе печать своего времени, но важно было сдвинуть глыбу с мертвой точки. Выступивший все-таки после меня Ильичев, сославшись на косвенные свидетельства, утверждал, что подлинник был, его держал в руках Павлов, работник МИД периода войны. Есть его свидетельство на сей счет.
То, что всплыла фамилия Павлова – очень важно. Он был жив в тот момент, и сторонники признания «секретных протоколов» должны были приложить все усилия к тому, чтобы найти его получить подтверждение факту тайной сделки Молотова-Риббентропа. Но ни тогда, ни потом, когда некоторые участники майского заседания Политбюро работали в комиссии Яковлева, это сделано не было. Почему радетели за «историческую правду» старательно обходили стороной единственного живого свидетеля московских переговоров? Говорить о том, что они, дескать, не знали о Павлове, после медведевских откровений уже нельзя.
Громыко заявил, что непризнание протоколов становится все более неприемлемым. В то же время сослался на разговор с Молотовым и Хрущевым: Молотов не отрицал ничего, не отрицал наличия документов и Хрущев. С точки зрения наших перспективных интересов надо открыть правду. Не исключено, что на Западе располагают оригиналом, но придерживают его. Меньше риска, если скажем правду.
Бывший министр иностранных дел СССР Андрей Громыко, как стали утверждать фальсификаторы после его смерти, знал о «секретных протоколах» еще с 50-х годов, и один из немногих будто бы имел копию с оригиналов. В 1992 г. вместе с «оригиналами» «секретных протоколов» якобы была найдена «Справка о советско-германских секретных соглашениях, заключенных в период 1939–1941 годов» (см. Журнал «Новая и новейшая история» № 1, 1993 г.), показывающая, что Горбачев знакомился с «секретными протоколами» Молотова – Риббентропа. Справка, подписанная Заведующим VI сектором Общего отдела ЦК КПСС Л. Мошковым, разумеется, фальшивая. Там есть такие слова: «Копии секретных советско-германских соглашений, подписанных в 1939–1941 гг., посылались в МИД дважды: 1–8 июля 1975 года – на имя зам. министра И. Н. Земскова для ознакомления А.А. Громыко (копии были возвращены и уничтожены 4 марта 1977 года); – 21 ноября 1979 года – в адрес И.Н. Земскова «лично» (копии возвращены и уничтожены 1 февраля 1980 года). Никому другому эти документы для ознакомления не посылались…».
Но здесь мы видим, что Громыко, стараясь убедить коллег по Политбюро в их существовании, почему-то умалчивает, что видел протоколы своими глазами, а ссылается на какие-то косвенные, малоубедительные и непроверяемые данные. Что мешало ему заявить, что он видел эти протоколы лично? Бояться ему, председателю Верховного Совета СССР, уж точно было нечего.
Молотов умер ровно за полгода до этого заседания Политбюро и тут же начались разговоры, что он, дескать, не отрицал наличия «секретных протоколов». «Историки», пишущие о «секретных протоколах», старательно не замечают столь ценных свидетельств Медведева и не пытаются дать им объяснения.
Иное мнение высказал Чебриков: публиковать копии нельзя даже с формальной точки зрения. Это было бы нарушением общепринятой юридической практики. Что касается существа дела, то признание и публикация протоколов дадут больше минусов, чем плюсов. В Польше это активизирует антисоветские настроения. Возрастут претензии по пересмотру границ, осложнятся отношения с Румынией. Усилятся требования об отделении Прибалтики. Одним словом, публикация по меньшей мере преждевременна.
При таком разбросе мнений девять десятых в решении этого вопроса зависело от Горбачева. Но он подтвердил свою прежнюю точку зрения: по копиям, как бы достоверно они ни выглядели, юридическое признание документа неправомерно. Надо продолжать поиски документальных подтверждений, тем более что опубликованные копии порождают ряд сомнений. Как Молотов мог подписать документ латинскими буквами? И вообще слишком велика ответственность, которую мы возьмем на себя, совершив насилие над юридическими процедурами и нормами».
Председатель КГБ Чебриков, если верить медведевским воспоминаниям, высказал очень разумную точку зрения – точно так оно в дальнейшем и произошло. В 1989 г., когда спецоперация «Секретные протоколы» вступила в горячую фазу, Виктор Михайлович уже находился в отставке.
Горбачев занял типично страусиную позицию, уходя от обсуждения неприятного вопроса, который навязчиво поднимали представители пятой колонны. Напомню, что заседание Политбюро проходило 5 мая 1988 г. Менее чем через месяц имело место скандальное выступление Маврика Вульфсона в Риге на пленуме творческих союзов, где он впервые в СССР публично поднял вопрос о «секретных протоколах» и «оккупации» Прибалтики (см. главу «Вульфсон»). Речь эта получила большой международный резонанс, солидарность с Вульфсоном выразили даже американские конгрессмены. Время для этого хода было выбрано как нельзя более удачно – за месяц до запланированной поездки Горбачева в Польшу.
Вот эта фитюлька, опубликованная в 1999 г. еженедельником «Совершенно секретно» (http://www.sovsekretno.ru:80/app/ image/1999/03/4/030117163652b.jpg) без ссылки на источник, якобы доказывает, что Горбачев знал о «секретных протоколах» как минимум с 1986 г. Реквизитов, указывающих на подлинность документа, эта записка не имеет. Вообще, вопрос о «белых пятнах» в истории отношений между двумя странами впервые был поставлен в повестку дня лишь во время краткого визита Горбачева в Польшу в апреле 1987 г., откуда он в принципе мог дать шифротелеграмму. Но в этом случае ответ не может быть датирован декабрем 1986 г.
