Перед нами очевиднейшая фальшивка.
Не исключаю, что выступление Вульфсона было санкционировано представителями «пятой колонны» в высшем руководстве страны, хотя прямых доказательств этому нет. Однако по косвенным признакам можно предположить, что у Вульфсона была серьезная «крыша». Не смотря на то, что некоторые латвийские руководители были возмущены его выходкой и даже предлагали судить за клеветнические и оскорбительные выступления (статья УК, карающая за антисоветскую пропаганду, еще действовала), он вышел сухим из воды – даже выговора по партийной линии не получил. Это более чем удивительно.
Все очень логично: польский фактор оказался недейственным – дважды вопрос поднимался в Политбюро, и оба раза дожать Горбачева не удалось. Поэтому, как пишет Медведев, «в дальнейшем острота дискуссий вокруг проблемы протоколов 1939 года переместилась с польского на прибалтийский угол». Надо полагать, переместилась она не сама собой, а была перемещена, и первым тактическим ходом в этом направлении было «случайное» выступление Вульфсона.
Что же происходило в Политбюро потом? Владимир Абаринов в книге «Катынский лабиринт» пишет:
«Когда был избран Первый съезд народных депутатов, по настоянию депутатов-прибалтов в апреле-мае 1989 г. была создана комиссия по политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении 1939 г. Ее возглавили А.Н.Яковлев и В.М.Фалин как один из трех его заместителей (наряду сЭ.Липпмаа и Ю.Н. Афанасьевым), а также в качестве секретаря В. А.Александров. К этому моменту дискуссия приобрела острый внутриполитический характер, и обе комиссии – партийная и государственная (народных депутатов, которая также собиралась в здании ЦК КПСС на Старой площади) – ориентировались на приближавшуюся годовщину начала Второй мировой войны».
Выходит, что параллельно с депутатской работала и некая партийная комиссия, о деятельности которой мне не удалось найти вообще никаких материалов. Но именно эта партийная комиссия, носящая неофициальный характер, судя по всему, была главной. Там принимались решения, там фабриковались необходимые документы, а психически неуравновешенные, но зато подконтрольные народные депутаты из яковлевской комиссии использовались лишь для того, чтобы протолкнуть от своего имени нужные решения.
Не случайно, проект Постановления депутатской комиссии обсуждался 31 июля на Политбюро и не был одобрен. Почему вопрос обсуждался партийным руководством? Вот какие любопытные сведения сообщает Абаринов в своей книге:
«Когда комиссия народных депутатов выработала проект заявления Съезда «От комиссии Съезда народных депутатов о политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении 1939 года» и проект сообщения для печати «В комиссии съезда народных депутатов», они были, по старой традиции, направлены вместе с сопроводительной запиской от 22 июля 1989 г., подписанной А.Н.Яковлевым и завизированной В. М. Фалиным (и сразу засекреченной общим отделом ЦК КПСС), членам Политбюро, кандидатам в члены Политбюро и секретарям ЦК».
Быстро однако комиссия отработала – менее чем за месяц изучила горы документов и выработала проект постановления. Видите нестыковочку? Бла-бла-бла про «старые традиции» здесь только для отвода глаз. Важная информация – это то, что поступившие в Политбюро документы были засекречены общим отделом ЦК. Дело в том, что общий отдел в принципе не мог присвоить гриф секретности документам, которые исходили от народных депутатов СССР (депутатской комиссии). Это действие абсолютно абсурдно, потому что заставить депутатов держать содержание документа в тайне невозможно, они Политбюро не подчинялись. Гораздо логичнее предположить, что проект постановления и заявления для печати был разработан теневой партийной комиссией, которая по странному совпадению заседала там же, где и депутатская – на Старой площади в здании ЦК. А до тех пор, пока документы не будут одобрены Политбюро, их и засекретили, дабы не произошло нежелательной утечки.
Рабочий экземпляр постановления II Съезда народных депутатов СССР «О политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 1939 г. из архива секретаря комиссии А.А. Александрова.
Косвенно это подтверждается тем, что помимо рассматриваемого фигурировали еще какие-то радикальные проекты постановления Афанасьева и проект эстонских депутатов от 9 июля – вот эти документы действительно могли исходить от членов комиссии.
Абаринов пишет в своей книге со ссылкой на мемуары первого заместителя заведующего отделом ЦК КПСС по связям с социалистическими странами Александра Капто «На изломе века»:
«Однако подготовленный вариант заявления вызвал подлинную идеологическую баталию и на Политбюро 31 июля одобрен не был. Дальнейшее продвижение работы над документом было трудным. Члены комиссии старались ускорить ее работу, оказывали давление на председателя со своей стороны, чтобы добиться опубликования хотя бы промежуточного варианта. Яковлев не получил на это согласия Горбачева. Даже выступление на съезде стало возможным только под угрозой отказа от поста председателя комиссии. Наконец Ю.Афанасьев и группа членов комиссии выступили против ее председателя и предали огласке предварительный текст заключения».
Как это произошло, описывается в воспоминаниях бывшего народного депутата СССР, члена, сопредседателя Межрегиональной депутатской группы Виктора Пальма:
«В августе Эстонию посетил Юрий Афанасьев, тогдашний ректор Московского историко-архивного института. Его приезд был приурочен к очередной годовщине пакта Молотова – Риббентропа, и он выступил с соответствующими докладами на организованном НФ массовом собрании в Тарту, а затем в Таллинском горхолле. Последний не мог вместить всех собравшихся, и целое скопище людей слушало трансляцию его выступлениям улице.
Ю.Афанасьев открыто отстаивал точку зрения, что прибалтийские государства были присоединены к СССР с применением грубой силы, вследствие чего их стремление к самостоятельности вполне закономерно».
Теперь ясно, для чего нужна была депутатская комиссия? Поскольку Горбачева в очередной, кажется, уже пятый раз, не удалось уломать на признание «секретных протоколов», пятая колонна в Политбюро организовала слив информации через придурковатых съездовских демократов. Так оказывалось давление на Горбачева (мол, согласись с нашими условиями, иначе спустим с цепи безбашенных радикалов) и продолжалась обработка общественного мнения.
То, что членов депутатской комиссии истинные режиссеры спектакля с «секретными протоколами» воспринимали, как ничего не решающих марионеток, прекрасно показывает документ, представленный на стр. 310. Я специально не стал его комментировать в главе «Постановление», давая возможность внимательному читателю самостоятельно заметить в нем очевиднейшие нелепости. Репродуцированный в книге «Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях», он озаглавлен как «Рабочий экземпляр постановления II Съезда народных депутатов СССР…», но подписан всеми членами комиссии. Между тем рабочие экземпляры обычно пишутся от руки и подписываются только секретарем и председателем комиссии. Нет нужды подписывать всем участникам комиссии каждый рабочий вариант, которых могут быть десятки. Какой смысл вообще подписывать черновики проекта?
