– Положение очень серьезное, – сказал он, – руководство спрашивает наше мнение о возможности уничтожения этих документов.
– Но о существовании подлинников знают некоторые сотрудники…
– Возьмем подписку о неразглашении.
После обсуждения пришли к решению доложить В.И. Болдину о нашем отрицательном отношении к данному предложению. В.И. Болдин выслушал наши доводы и не настаивал. Казалось, что документы надежно спрятаны в закрытом пакете. Но в обществе происходили серьезные перемены, события развивались стремительно.
Прошли «дни ГКЧП». Во второй половине декабря 1991 года, перед самым уходом с поста президента СССР в Архиве Политбюро появился Михаил Горбачев в сопровождении помощника и охраны. Его прихода здесь ждали: на сдвинутых во всю длину комнаты столах лежали документы, составляющие особую государственную тайну. Речь шла о надежном их сохранении от возможной утраты при смене власти. Выбрав удобный момент, задаю вопрос М.С. Горбачеву:
– Михаил Сергеевич, везде говорилось, что подлинники секретных статей пакта в архиве не обнаружены, а они хранятся здесь, и мы о них знаем.
– Ну чтож, –ответил М. С. Горбачев, –мы же объявили их с самого начала недействительными.
Михаил Сергеевич ушел, а мы вскоре получили распоряжение от руководства срочно передать документы «Особой папки» в Архив Генштаба. За два-три дня в опломбированных мешках документы перевезли в здание Министерства обороны. Прошло немного времени, и от нового начальства мы получили указание вернуть все на старое место, что было также оперативно исполнено.
В октябре 1992 года средства массовой информации на весь мир заявили, что подлинники секретных статей пакта 1939 года наконец-то найдены, и тогда же состоялась их публикация наряду с другими рассекреченными документами. Так закончилась эпоха документов с грифом «Особая папка» и закрытых пакетов, ставших теперь достоянием истории».
Поскольку это самый поздний источник, сообщающий о «оригиналах» протоколов Молотова – Риббентропа, он изобилует массой подробностей, но при этом никак не стыкуется с более ранними сообщениями. Со слов Мурина следует, что Ельцин ознакомился с «секретными протоколами» при передаче ему дел
Горбачевым. При этом, как известно, присутствовал Александр Яковлев. Ельцин же утверждает, что лично сообщил Яковлеву о находке лишь в октябре 1992 г. Кто же из двух свидетелей врет? Да оба! Процитирую яковлевские мемуары «Сумерки»:
«Упомяну об одном грустном для меня моменте по проблеме, связанной с пактом Риббентропа-Молотова. Однажды мне позвонил Борис Ельцин (он был уже президентом, а я работал в Фонде Горбачева) и сказал, что «секретные протоколы», которые искали по всему свету, лежат в президентском архиве и что Горбачев об этом знал. Ельцин попросил меня провести пресс-конференцию, посвященную находке. Я сделал это, но был крайне удивлен, что средства массовой информации отреагировали вяло, видимо, не понимая исторического значения события <…>
…И вот в декабре 1991 года Горбачев в моем присутствии передал Ельцину пакет со всеми документами по Катыни…».
Горбачев утверждает, что увидел некие документы по Катыни из «особой папки» за несколько дней до сложения полномочий, и лично ознакомил с ними Ельцина и Яковлева при передаче дел. Но почему-то о содержании другого «закрытого пакета», где хранились «секретные протоколы», ни Яковлев, ни Ельцин, ни Горбачев не упоминают. Выходит, что при передаче дел Ельцин заглянул не во все бумаги? Если допустить, что Яковлев и Мурин говорят правду, то как объяснить то, что по официальной версии Ельцин ознакомился с катынскими документами из «особой папки» только 11 октября 1992 г., после чего срочно отправил своего спецпосланника Пихоя к Валенсе? Сам Пихоя в этом вопросе безбожно путается: 14 октября в Варшаве он говорит, что катынские документы только что обнаружены, а вернувшись в Москву вскоре заявляет в одном из интервью, что находка была сделана 10 месяцев назад.
Но даже если принять слова Мурина за чистую правду, получается, что сверхсекретные архивы Политбюро извлекались, бесконтрольно перемещались, с ними работали некие сомнительные «исследователи» при том, что сами документы хранились, мягко говоря, бессистемно, и единого их реестра не существовало. В последнее абсолютно невозможно поверить – учет в партийном архиве был строжайший! Но книги учета секретной документации объявили несуществующими именно потому, что вписать туда задним числом «секретные протоколы» невозможно. Переписать заново книги учета за много лет – нереально.
Но в условиях смены власти вбросить в архив нигде не учтенную фальшивку, чтобы потом «вдруг» найти и легализовать – плевое дело. Поскольку якобы не было описи содержимого «закрытых пакетов», то вполне возможно, что при передаче дел в пакете № 34 хранились совсем не «секретные протоколы» Молотова-Риббентропа. Кстати, Горбачев, описывая содержание «катынского пакета», не упоминает тех документов, которые там впоследствии якобы были обнаружены. А кое-что из того, что было обнаружено и передано в копиях в Конституционный суд, сегодня опять куда-то подевалось, и в «научном» обороте не участвует.
С «оригиналами» протоколов у яковлевско-волкогоновско-пихоевской шайки вышел еще один прокол. В дипломатии издавна существует правило альтерната, согласно которому наименование каждой договаривающейся стороны и подпись ее представителя помещаются в экземпляре договора, предназначенном для этой стороны, на первом месте. По этому правилу у советской стороны должны остаться документы, где первой стоит подпись Молотова. Но отчего-то слева он расписывается только на русских оригиналах, а на немецких его подпись стоит справа. И если бы так было всегда, то в этом можно было бы усмотреть, хоть и неправильную, но систему. Однако 10 января 1941 г. Молотов подписал первым не только русский, но и немецкий оригинал «секретного протокола» (о выкупе части территории Литвы) из советского комплекта. Запомним правило альтерната. В дальнейшем мы еще столкнемся с его нарушением, когда дело касается «секретных протоколов».
Не много ли проколов? – удивится иной читатель. Как-никак, фальсифицировали «оригиналы» не просто историки, а академики и профессора. Вот потому, уважаемые, и много проколов – ведь эти ученые нетрадиционной ориентации – демократической. Вообще, когда речь заходит о «демократических ученых», надо держать ухо востро – среди них достаточно много умственно нездоровых людей. Например, тот же Пихоя иногда совершенно серьезно произносит такие речи, что трудно удержаться от подозрений насчет его вменяемости:
«…мне пришлось обнаружить море лжи. А сколько элементарного непрофессионализма! В свое время ваш покорный слуга сидит на заседании ученого совета и слышит загробные рыдания историков партии: «А мы не можем посчитать, сколько заключенных было в Свердловской области». Я встаю и говорю: как вы не можете посчитать? «А нам данные не дают». Привет, ребята, у вас есть данные о пропускной способности железной дороги? «Есть». Вы знаете, сколько колючей проволоки туда завезли? «Да». Сколько положено проволоки на одного заключенного, знаете? «Знаем». Вот вам и ответ на вопрос».
