Негромко заговорила струна, вслед за ней другая, медленно, осторожно, словно солдат под пулеметным огнем.
На горе, на горочке, стоит колоколенка,
А с нее по полюшку лупит пулемет,
И лежит на полюшке, сапогами к солнышку…
Тот, чей голос был на пленке (уж не сам ли Сергеев?), пел совсем по-другому, но у Игоря выходило не хуже. Я закрыла глаза. Взвод лежит, прижимаясь к земле, в горячем воздухе свистят пули… Мне двадцать, Саша сидит рядом, наша дочка давно уснула. Ей только что исполнилось три…
Мы землицу лапаем скуренными пальцами.
Пули, как воробушки, плещутся в пыли.
Митрия Горохова да сержанта Мохова
Эти вот воробушки взяли да нашли.
И Сашу нашли. Через три года. И я даже не успела спросить, почему ему нравилась песня про давно забытую войну. Кажется, его дед воевал. Или прадед — кто теперь вспомнит?
Дальше… Дальше я тоже помнила. Парня просят принять смерть за остальных, сбить немца с колокольни, он бежит — но пули прижимают его к земле, немец бьет очередями, и тогда встает командир: как на парад, во весь рост. Как Саша, когда к нему прямо возле горисполкома подошли трое и достали «стволы» с глушаками…
Сразу с колоколенки, весело чирикая,
В грудь слетели пташечки, бросили назад…
Саша лежал на спине, и по белой рубашке расплывалось темно-красное пятно. Рубаха новая, прямо из стирки, я даже не успела пришить одну пуговицу, он сделал это сам, не хотел будить — я заснула под утро, Эмма как раз болела корью…
…И вдруг я чувствую, что песня давно кончилась, Игорь совсем близко, а я плачу — реву! — уткнувшись ему в плечо. Реву, а меня гладят по голове, как ребенка, и что-то тихо, еле слышно, шепчут. Всегда так хочется, чтобы тебя погладили по голове, когда плохо…
— Ирина! Что с вами?
Я очнулась. Бред, все бред! Никто меня по голове не гладит, никто ничего не шепчет, Игорь не сидит рядом, а стоит. Я осторожно коснулась лица — ни слезинки. Я просто застыла — закаменела. Только камню не бывает больно.
— Ничего, Игорь! Я сейчас…
Медленно, стараясь не пошатнуться, бреду в ванную и кручу кран. Холодная вода приводит в чувство — и я сразу вспоминаю о косметике. Прощай, боевой рас крас вместе с заботливо нарисованным лицом! Косметичка, конечно, осталась в комнате. Бедный Игорь, сейчас ему предстоит узреть чудище. Как выразился один остроумец, чудище Горилло.
Чудище Горилло возвращается в комнату, опускается в кресло. Игорь неслышно оказывается рядом. Я пытаюсь улыбнуться — вместо улыбки получается нечто жалкое, отвратительное. Не смотри, сероглазый, не надо, страшная я!
— М-может, лекарство принести? Или… Вы д-давеча свой «К-камю» рекламировали. По п-пятьдесят грамм? Вид у вас, Ирина, признаться… усталый.
Можно и по пятьдесят. Или по стакану. Или прямо из горлышка.
Коньяк льется в стопки, разливается по полированному дереву. Плохо! Очень плохо, Стрела! Лучше б я играла, как прошлым вечером. По крайней мере не пришлось бы пугать гостя.
— Игорь…,Я… Мне очень неудобно…
— А что случилось?
Да, Маг по имени Истр — настоящий джентльмен. Но вечер испорчен. Уже второй наш вечер. Коньяк почему-то отдает тараканами, ни к селу ни к городу вспоминается главный таракан-архар Жилин, чтоб он пропал, сегодняшняя дурацкая история с подонком из ФСБ…
— Шаги, — внезапно произносит Игорь. — В-вы кого-то ждете?
Ответить не успеваю. Шаги — тяжелые, неспешные — уже возле самой двери.
Звонок.
Хорошо денек начинался!
И кончается не хуже.
5
Нет сил даже сходить за пистолетом. Да и хороша я буду: глаза мертвые, красные, как у кролика, форменная куртка расстегнута — и вдобавок браунинг в руке.
Застегнуться!
Взгляд в зеркало (Господи, помилуй!).
К двери!
Скажут «телеграмма», «газовая служба» или «почтальон Печкин» — вот тогда и за оружие браться можно.
А как же Игорь?
И тут я окончательно понимаю — влипла! Да так влипла!..
— Кто?!
Долгое, тяжелое молчание.
— Я…
Я?!
Заступница-Троеручица, этого еще не хватало!
Дуб!
На какой-то миг я чувствую нечто, похожее на облегчение. По крайней мере не придется стрелять.
— Изюмский! Какого черта! Вновь молчание — на этот раз испуганное. Кажется, не уследила за голосом — рявкнула.
— Эра Игнатьевна! Тут, блин… Поговорить бы…
Я даже не реагирую на очередной «блин». Поговорить ему! Повадился, кверкус
— Н-неприятности?
Голос Игоря прозвучал очень близко, и я невольно вздрогнула. Маг — действительно Маг. Обычно я слышу, когда подходят сзади. Правда, господин Молитвин тоже…
— Мелкие, — вздыхаю я. — По ботанической части… Это с работы.
— П-понял.
Когда я оглянулась, Игоря уже рядом не было. Что ни говори — Маг!
* * *
— Добрый вечер!
Господин Изюмский смущенно топчется на пороге, и я начинаю закипать — быстро, как кофеварка-минутка завода «Коммунар».
— Добрый? Послушайте, Изюмский, а позвонить можно было? По телефону? Обязательно являться среди ночи? И вообще, имеет человек право на личную жизнь?
— Так ведь…
— Что — так ведь?!
Кофеварка закипела. Ну, я сейчас этому обормоту!
— Эра Игнатьевна! — era голос внезапно переходит в шепот, и я невольно замолкаю. Шептать в моем присутствии дубу еще не доводилось.
— Не мог я позвонить! Меня этого… Того… Поговорить надо!
И вдруг я понимаю — надо. Дуб, конечно, дуб, но зря не явится.
— Ладно, заходите!
Дуб возится у порога, стряхивая с ботинок снег, и я окончательно понимаю: вечер испорчен. Интересно, что подумает Игорь?
Я оглядываюсь — Маг уже в пальто, явно собирается уходить. Все! Попели песенки!
— Прошу знакомиться!
Дуб смущенно тычет широкую лапищу, Игорь внешне невозмутим, а я вдруг представляю, как все сие выглядит со стороны. Вот так и рождаются репутации! Ладно, пусть себе.
Игорь уходит, и я не знаю, как его остановить. Наверное, принял меня Бог весть за что…
— П-пойду! Счастливо, Эра Иг-гнатьевна! Будут новости — обязательно позвоню.
