Штукарь Лель тоже там — в первом ряду.
А на экране — лицо. Страшное, нечеловеческое.
— No, No! Наткадо нат Кейнари! Ши-коу!
Лель что-то негромко говорит, подается к самому экрану.
Мы с Игорем подходим ближе. Он вновь берет меня за руку.
— No!No!
И вдруг я понимаю, что лицо на экране — человеческое, и когда-то оно было красивым.
Девушка! Совсем юная, раскосые глаза, тонкие высокие брови, смуглая кожа…
…И страшный ожог, превратившийся в сплошное бурое пятно.
Господин Лель тянется вперед, жестикулирует, пытаясь объяснить, убедить.
Щелк! Экран вспыхивает белым огнем, гаснет.
Слышится чей-то громкий вздох.
— Ничего! Ничего! — Николай Эдуардович нервно потирает руки. — Она не одна, нас слышат и другие…
И, словно в ответ, экран вновь загорается.
…Море. Ярко-зеленое море, белые барашки на волнах.
Чайки.
Острый плавник, словно серая молния…
Лицо.
Знакомое лицо с незнакомыми пустыми глазами. Я узнаю этот взгляд — так смотрел на меня умирающий Ворон.
— I'm Paul Zaiessky. Аrе you listening to me?
— Пол? Паша?
Еще ничего не понимая, я бросаюсь вперед.
…Маленькие цифирьки: «06.10.16:40». Она не одна — рядом с наглым видом возвышается загорелый парень, по-хозяйски положивший руку на ее плечо…
«Это вы убили его, мистер Мак-Эванс!» «Не мели ерунды, девка! Твоего Пола сожрала его любимая тварюка!..»
«Эми звонила мне несколько дней назад, чтобы сообщить о гибели моего отца и… и брата. Паши. Павла Авраамовича Залесского».
«Я говорила Полу… Паше…»
Меня пропускают. Господин Лель пытается загородить экран — и отлетает в сторону. Стеклянная вогнутая поверхность рядом, я ловлю его странный застывший взгляд.
— Паша! Павел Авраамович! Я — Гизело…
— Здравствуйте, Эра Игнатьевна. В его голосе нет ничего — ни удивления, ни радости. Мертвые глаза неподвижны, И вдруг я понимаю — это не Пол. Пол мертв. Это — Пол-у-Бог.
— Господин Залесский! — Лель. дышит над ухом, тянется к экрану. — Нам нужна ваша помощь! Нам нужна… Губы — ровные, красивые — еле заметно шевелятся.
— Отойдите! Я буду говорить с госпожой Гизело.
Господина Леля отталкивают — уже без моей помощи. Рядом со мной — Бажанов. Молчит, не вмешивается.
— Эра Игнатьевна, изложите, пожалуйста, что у вас происходит. Прошу сообщить самые достоверные сведения.
Легкий, еле заметный акцент делает его речь еще более странной. Так может разговаривать цунами — страшная волна, притаившаяся до поры до времени в темных океанских глубинах.
— Город бомбят, — осторожно начинаю я. — Очень много жертв. Мы просили прекратить огонь, но нас не слушают. Не хотят слушать…
Пол-у-Бог на экране молчит. Долго, невыносимо долго.
— Почему вы не обратились подобному мне? По моим сведениям, вы имеете такую возможность.
Мы с Бажановым переглядываемся.
— Господин Молитвин умер. Больше нам не к кому обращаться.
— Мистер Молитвин? — в голосе Пол-у-Бога впервые слышится удивление. — Ваша информация не есть полная. Но я понял. Какая вам нужна помощь?
Я вновь смотрю на Бажанова. Теперь — ему слово. Генерал на миг задумывается.
— Господин Залесский! Я глава Временного Комитета Обороны Бажанов. Необходимо нанести удар в воздушном пространстве над всем городом, начиная с самых малых высот. Необходимо также подавить аэродромы противника в районе Белгорода, Полтавы и Ростова. Затем — ракетные установки. Их координаты…
Я не слушаю. Взгляд не может оторваться от мертвых глаз Пол-у-Бога. Кто он? Спаситель? Или тот, кто довершит Второе Грехопадение? Но ведь выхода нет!
— Я понял…
Ровный холодный голос заставляет генерала умолкнуть. Бог думает. Решает. Скрижали еще чисты.
— Эра Игнатьевна! Что скажете вы? Допустимо ли мое вмешательство? Есть ли обстоятельства, вызывающие сомнение?
— Не знаю, Паша! Не знаю…
Я шепчу — тихо, одними губами, но он слышит. Ровные брови чуть заметно сдвигаются к переносице.
— Я должен немного подумать. Слишком большой риск. Но что бы ни случилось — спасибо вам за Эми! Она вас очень любит!
Его голос в этот миг становится другим — почти человеческим, почти живым. Я вздрагиваю, тянусь к холодному стеклянному экрану:
— Пол! Паша! Сделай так, чтобы с ней ничего не случилось! Сделай так…
Поздно. Экран гаснет. Пол-у-Бог ушел.
* * *
Минуты тянутся, в спертом воздухе висит сизый сигаретный дым. Экраны мертвы, молчат динамики.
Игорь держит меня за руку, и это единственное, что еще заставляет жить.
Чей-то голос — негромкий, чуть дрожащий:
— Спаси меня, Боже, ибо воды дошли до души моей…
…Спаси меня Боже, ибо воды дошли до души моей. Я погряз в глубоком болоте, и не на чем стать, вошел я во глубину вод, и быстрое течение их увлекает меня. Я изнемог от вопля, засохла гортань моя, истомились глаза мои от ожидания Бога моего. Ненавидящих меня без вины больше, нежели волос на голове моей, враги мои, преследующие меня несправедливо, усилились; чего я не отнимал, то должен отдать. Боже! Ты знаешь безумие мое, и грехи мои не сокрыты от Тебя!
Я стискиваю зубы, стараясь не думать ни о чем, даже о ней. Боже! Ты знаешь безумие мое, и грехи мои не сокрыты от Тебя…
Свет гаснет. Легкая дрожь сотрясает земную твердь. Из самых недр доносится еле слышный шепот. Мгновение — и шепот сменяется ревом. Твердь не выдерживает — бетон уходит из-под ног…
Пол-у-Бог решился.
Я падаю, руки Игоря подхватывают меня, я тыкаюсь лицом в его плечо и повторяю имя — единственное имя, которое может спасти, защитить, не дать раствориться в этом безумии, этом хаосе Смерти.
Саша! Сашенька!
5
Странно, мне казалось, что уже ночь… Мне казалось, что я мертва.
И все мы — мертвы…
Под ногами хрустит битое стекло. Впереди — развороченная баррикада. За ней — черные коробки мертвых танков. Еще дальше — горящий Госпром.
Закатное солнце отражается в уцелевших окнах. Или это огни пожара?
— В-вот и все! Я же говорил, с т-тобой ничего не случится!
