Я вздохнула, достала из сумочки диктофон.
Маленький такой, черненький.
— Положите в карман и запишите разговор. Ровно в девятнадцать по нулям доставите ко мне на квартиру. Это тоже ясно?
Кажется, он хотел вскочить, но сдержался.
В глазах горела ярость.
— Стукачком делаете… гражданка следователь?
Лучше бы по лицу ударил! Нет, парень, не ты здесь стукачок, не ты!
— Гражданин Молитвин проходит свидетелем по важному уголовному делу, — скучным голосом начала я— — Если конкретнее, то по делу об убийстве. Нераскрытом убийстве, сержант! Вы понимаете, что это такое?
Ярость исчезла — он слушал. Что такое нераскрытое убийство в нашем городе, даже жорику понять можно.
— В придачу мы ищем гражданина Крайцмана. Кто знает, что в разговоре выплывет?
Я давила — куда можно и куда нельзя. Господи, ведь не простится!
— Официальную санкцию на запись выдадите?
В голосе слышалась издевка. Это был уже перебор. Явный. Мент поганый! Дон-Кихота из себя корчит!
— На вас три статьи висят, старший сержант. Хотите еще отказ от помощи следствию? Статью назвать?
Не понадобилось. Петров медленно встал, скрипнул зубами, рука потянулась к диктофону.
Я отвернулась.
За столом возвышался розовощекий дуб, и была златая цепь…
Впрочем, я это уже видела; А если не это, то нечто, весьма…
— Привет, подруга!
Я открыла рот, дабы навести порядок в дендрарии (хоть бы встал, негодник, дама все-таки зашла!), открыла — и закрыла.
На дубе оказались очки.
Обычные, дешевенькие, с толстыми вогнутыми стеклами, они странно смотрелись на румяной физиономии, создавая иллюзию невероятного явления. Если бы я не знала, кто передо мной, то могла бы решить, что вижу следователя Изюмского, напряженно размышляющего над грудой бумаг. Размышляющего! Думающего! Homo sapiens!
Бред! Конечно, бред, все это — из-за очков!
— Ты посиди. Эра Игнатьевна, тут, блин, концы с концами…
И «блин» на месте, и тыкает, мерзавец, но…
Чудо Маниту, не иначе!
Дуб поднес какую-то бумаженцию к самым глазам, почесал лоб, вздохнул:
— Блин!
Бумага легла на стол, очки присоседились рядом, дуб стал дубом, но странное чувство не исчезло.
— Никогда не видела, как мой дядька по стенкам бегает?
Я моргнула. Потом еще раз. Он что, шутить научился? Бегающего по стенкам Никанора Семеновича я пока не видела, но в чем дело, догадалась сразу.
— Из-за статьи в «Шпигеле»?
— Ага. — Дуб вновь устало потер лоб, хмыкнул.
— Хрена им всем попы эти сдались? Тут такой компот!.. Ну че, рассказать?
Признаться, я шла в сие место, дабы узреть на столе бутылку коньяка и напроситься на рюмку. В такое славное утро — не грех. Даже немножечко, чайную ложечку…
— Рассказывайте, Володя. Теперь моргнул уже он, но опомнился удивительно быстро.
— С чего начать? С херни или с фигни? Кажется, я рано обрадовалась. Дуб есть дуб.
Но если выбирать…
— С херни, конечно!
Он порылся лапищей в куче бумаг, достал нужную.
— Во! Значит, так. Настропалил я Жучку, то есть Лидку Жукову, чтобы она по Интернету полазила. Она и так там вечно лазит, мужиков голых ищет!
Ай, Жучка! Знать, она сильна!
— Это с центрального, как его, блин? А, сервера! Интерполовского.
Распечатка. Оригинал, естественно, на английском. А вот и перевод. Наверное, поли-глотка и переводила. Да она прямо нарасхват идет! Так-так, двенадцатого октября в городе Порту, Португалия, в гостинице «Король Альфонс»…
Внезапно я почувствовала, что дурею. То есть я уже дура. Законченная. А как иначе, если двенадцатого октября в этой самой гостинице…
Труп разыскиваемого Интерполом международного преступника Бориса Панченко, он же Андрей Столярян, он же Эдуард Говорков (начитанный, падла!), известного также под кличками Бесса-раб и Капустняк, был найден в туалетной комнате. Смерть наступила от передозировки наркотика «фленч». Следов насилия не найдено, в номере обнаружена большая сумма в долларах США, пистолет «байярд», проспекты лиссабонского клуба геев «Маре» и… И многое, многое другое. Отпечатки пальцев, группа крови, особые приметы…
— Вот еще.
А вот и еще. Фотографии: знакомая черная борода, крестик на волосатой груди. Он!
Итак, Капустняк давно мертв, а я — дура. Мы дураки. Классический ложный след…
— Ну че? Херня выходит?
Куда тут спорить? Она, родимая, и есть.
— А где фигня, Володя?
Можно и не спрашивать. Фигня — это то, как лихо нас провели в «Казаке Мамае». А если бы не Жучка? Бегали бы еще год, искали мертвеца.
Дуб пошелестел бумагами, поднес к глазам распечатку.
— А теперь, блин, фигня. Это из Москвы, свежая. По оперативным данным, пятнадцатого января там состоялась сходка «авторитетов». Делили западносибирскую часть нефтепроводов, их раньше «тюменцы» держали. Так вот, от «железнодорожников» был Капустняк. Присутствовал, сука! Теперь Лейпциг, конец января. Там, блин, Капустняка тоже видели…
— Двойник? — ляпнула я первое, что в голову пришло.
Широкие плечи дуба неторопливо поднялись. Поднялись, опустились.
— Да пес его знает! В Москве он же среди своих был, они его как облупленного… А в Лейпциге он у Шиффи Клаудии гостевал, у модели этой. Трахал ее, в общем. Он ее давно трахает.
Да, мужика в постели трудно перепутать! Или этой Шиффи все едино, были бы доллары в придачу к черной бороде?
— Ну а с февраля он, блин, у нас сшиваться стал. Вот, по дням. Тряхнул я свидетелей, запряг трех гавриков, чтоб всех опросили… это завсегдатаев «Казака Мамая». В феврале Капустняк был там трижды. Ел, пил. Общался. С некоторыми — очень тесно, но уже не в баре. В том числе со своими старыми дружками, общим счетом с тремя. Плюс бармен Трищенко, плюс вольный стрелок Кондратюк. А вот с Очковой его не видели. В феврале она была в «Мамае» только раз — в самом начале.
— Это еще не вся фигня, Володя!
Вспомнилась милая утренняя беседа по телефону. Рассказать? Вроде бы к месту выходит.
Дуб слушал внимательно, хмурился, крепкие пальцы комкали ни в чем не повинную бумагу.
— Ясно, подруга! Вот, блин, тварь! Думаешь, Очковая звонила?
— Думаю, — кивнула я. — Случайного человека они привлекать бы не стали. Зачем лишний раз имя Капустняка называть? А женщин там и нет, одни лица нетрадиционной… Пидоры, в общем.
