* * *
Настя махнула Юрию Владимировичу, чтобы ехал за Вероникой в школу без нее — это уже было частым делом. А сама свернула вправо, заранее заприметив там Артёма. Двух недель вполне достаточно для рефлексии, и друга пора колоть. Тот сидел за домом на огромной деревянной скамье. Настя подошла ближе, но Артём никак не отреагировал, хотя, конечно, заметил. Села рядом, продолжая молчать.
Куртка на Артёме была уже теплой, по погоде, но капюшон не накинут. Даже уши покраснели от холода. Сама Настя поежилась, но комментировать не стала — не маленький, не простудится. Завтрашний ноябрь просто обязан быть теплым, раз такой отвратительный выдался октябрь. Ноябрь должен компенсировать мерзкий характер своего предшественника, а иначе Настя перестанет верить в справедливость.
Артём заговорил сам, поскольку от нее так ни слова и не дождался:
— Ну, давай же, чего молчишь? Тебя же так и подмывает спросить, почему я вернулся.
— Почему ты вернулся, Артём?
Он то ли коротко выдохнул, то ли усмехнулся.
— Решил, что хочу провести тут зиму. Ведь зима уже скоро?
Настя улыбнулась, но он этого заметить не мог.
— Понятно, твой выбор пал на зиму. А почему ты не захотел провести тут лето?
— Летом здесь невыносимо. Летом почти везде невыносимо, но здесь особенно.
— А зимой?
Он молчал долго, но Настя не торопила — она видела, что он уже готов говорить, просто собирается с мыслями.
— Зимой тоже невыносимо, но зимой есть одна замечательная вещь, которую можно увидеть только тут. Это макушки сосен, — он посмотрел вверх, хотя вокруг не было ни одной сосны. — Неважно, в лесу или в парке. Или еще лучше — голые ветки березы или тополя — знаешь, такие закрученные. Они обязательно должны быть на фоне серого неба, а такого серого, как тут зимой, я нигде не видел. И если смотреть долго-долго на небо через эту ветку или макушки сосен, то внутри что-то сначала затихает, а потом рвется.
— Что именно… рвется?
— Я не знаю. Наверное, связь с остальным миром. И все становится неважным. Если тебе покажется, что тебя загрузило нерешаемыми проблемами или рутиной, то заставь себя остановиться и посмотреть на верхушки сосен на фоне серого неба. И тогда все станет неважным. Но при этом сама ты останешься — продолжать торчать тут, на фоне того же неба.
— Это и есть твоя цель — рвать все, что важно?
— Не совсем, но мне нравится это чувство. Это единственное, что принципиально отличает людей от зверей. Умение осознанно ощутить полное одиночество. Умение принять его, как часть своей сути. Совсем как у Шопенгауэра**, — он продолжал рассеянно смотреть вверх.
— Кажется, я понимаю, о чем ты говоришь. Но я дождусь серого неба и проверю.
— И как люди справляются с этим в местах, где не растут сосны? Одни пальмы — куда ни плюнь.
— Бедолаги.
— Насть, а ты не задумывалась об этом всерьез?
— О чем?
— О том, может ли женщина испытывать оргазм от анального секса. Нет, с мужчинами понятно, но у женщин же нет простаты, — произнесено это было тем же монотонным голосом. — Каким же образом…
— Черт тебя дери, Артём! Ты не умеешь быть серьезным долго?
— Умею. Но зачем?
Это придало Насте смелости, она уверенно придвинулась ближе, натянула капюшон ему на голову и спросила строго:
— Так, давай уже, выкладывай. Что у тебя там случилось? — Артём молчал. Но Настя не собиралась сдаваться: — Не вынуждай меня из тебя это вытрясти!
Он наконец-то оторвал взгляд от пока еще синего неба и уставился на нее:
— И как же ты собираешься меня трясти?
— А как детей трясут, когда те замыкаются в себе! Задавать наводящие вопросы, издалека, пока ребенок не ответит хотя бы «да» или «нет», а потом по инерции он уже продолжает говорить. Я на Веронике натренировалась!
— Ого, как подло! — восхитился он. — Тогда давай, тряси.
— Когда ты в последний раз ходил в университет на занятия?
Это было не слишком издалека, поэтому Артём не сдержал улыбки:
— Кажется, в прошлом ноябре.
— То есть год назад, лучший студент в истории студенчества? Получается, что почти весь этот год ты прожил в Майами у Эльзы? Если исключить короткие визиты сюда и два месяца в Сочи.
— Ага. Ты не думала подрабатывать частным детективом?
Настя с мысли не сбивалась:
— Тогда что произошло? Ведь ты уезжал к ней с грандиозными планами. Почему вы вдруг расстались?
Артём теперь смотрел вперед, но продолжал слабо улыбаться:
— Выяснилось, что у нас разные мировоззренческие позиции.
Да уж, такого трясти и трясти. Но Настя это умела, как никто другой:
— Она тебе изменяла?
— Нет. Не думаю… Не знаю. Но это и не важно. Я уже говорил тебе, что вкладываю в слово «верность» совсем другой смысл.
— Ты предложил ей пожениться?
Артём вдруг тихо рассмеялся.
— Почти. Я ей сказал, что у меня рак поджелудочной железы.
— Что?! — Настя кое-как сдержалась, чтобы не подскочить ноги. — Зачем?!
— Хотел посмотреть в ее глаза.
От несовместимости ироничного тона и сказанного Настя чуть не задохнулась, но заставила себя спросить почти спокойно:
— И что ты там увидел?
— Что она не будет сидеть возле моей постели и менять капельницы.
У Насти не нашлось слов, чтобы выразить эмоции полностью:
— Боже… Артём, ты самый тупой человек из всех, кого я знаю! Как тебе удается при этом быть в других ситуациях самым умным человеком из всех, кого я знаю?
— Я стараюсь быть уникальным.
— Придурок…
Больше Настя его не расспрашивала, но суть его внутреннего конфликта поняла. Артём и сам не подозревает, насколько важна для него преданность. Он, у которого из родни осталась только сестренка, не смог бы связать жизнь с той, в которой не уверен. Он физически больше не может кого-то терять. Потому и выкинул такую идиотскую проверку — наверное, даже не планировал, само собой получилось. И сам понимал, насколько глупо теперь выглядел, честно выдав правду. Поэтому Настя не имела права его упрекать.
— Артём, но у тебя же нет… рака?
— Откуда я знаю? Может, и есть. Я же не проверялся.
— Придурок! Да-да! Посмотри мне в глаза и там ты увидишь надпись: «Придурок!»
