— Набраться сил… для чего?
— Для того, чтобы сказать тебе «нет».
Он едва заметно выгнул брови, словно сомневаясь в ее способности когда-либо это сделать. Габи выпрямилась.
— Я говорила серьезно, когда сказала, что не стану твоей фавориткой, Алим. Ты всегда сможешь видеться с дочерью, когда приезжаешь в Рим, но я не стану ездить в пустыню.
— Правда?
— Да.
Она должна была быть сильнее, чем кажется, потому что сама почти верила, что сможет ему отказать.
— Значит, ты будешь жить одна и…
— Этого я не говорила, — поправила Габи. — Ты женишься на невесте, которую выберет для тебя султан султанов, а я буду жить своей жизнью. Не как Флер, которая живет в одиночестве и ждет визитов своего любовника.
— Значит, ты рассчитываешь найти другого мужчину?
— Да.
Алим уставился на нее. Габи старалась не смотреть ему в глаза, потому что не могла представить, что будет встречаться с другим мужчиной. Никогда. Она не могла вообразить себя ни с кем, кроме него. Но ей необходимо было верить в эту возможность, потому что она не станет его наложницей и не станет жить в одиночестве.
Минуты шли медленно. Прошло полчаса. Наконец Алим вызвал Виолетту; вместе с ней явилась няня для Лючии, чтобы унести девочку.
— Я думал, что ты хочешь пообщаться с ней, — сказала Габи.
— Мне не нужно смотреть на нее не отрываясь, чтобы ее любить. Я прикажу подать тебе закуски.
Алим продолжил:
— Я отменил продажу «Гранде Лючии».
— Я думала, что контракты уже подписаны.
— Нет. Бастиано отозвал свое предложение.
Теперь Габи закатила глаза. Это значило, что Алим намного чаще станет появляться в Риме. Она предпочитала, чтобы он оставался вдали; так было безопаснее.
Вошла горничная и подала чай, и кофе, и арабские сладости. Алим отказался от напитка.
— Чувствуй себя как дома, — сказал он Габи, когда горничная вышла.
— А ты куда идешь?
— В постель, — ответил он. — Я читал, что рекомендуется спать, пока спит ребенок.
Габи не могла не улыбнуться в изумлении, вспоминая, как много часов укачивала малышку и дремала на диване по двадцать минут. Он не представлял, что это такое!
— Полчаса отцовства, и ты уже устал? — обвиняюще спросила она.
— Если бы я знал, то у меня за спиной были бы уже месяцы отцовства, — поправил ее Алим. — А так… у меня только месяцы воздержания, за исключением той одной ночи в пустыне.
И так он снова напомнил ей о том, о чем она старалась не думать.
Габи отвела взгляд, стараясь не вспоминать, как делила с ним постель.
Но Алим, ушедший в спальню, где так много было приготовлено для нее, обнаружил, что ее слова распалили его.
Возможно, дело было в гордости; однако еще ему нужно было знать, что не только Лючия его дочь, но и Габи принадлежит ему — что он всегда будет и останется ее единственным мужчиной.
Он начал раздеваться и тут вспомнил, что для запланированного предложения ему нужно быть одетым и стоять, когда Габи войдет в комнату. А она обязательно должна была войти, вот-вот. Он ждал, но она не появлялась.
Алим редко сердился, но сейчас происходящее было достаточно важным, чтобы он рассердился. И заревновал. Габи его завела. В день, который должен был стать самым романтическим для них обоих, она заговорила о других мужчинах! О, как Алим хотел доказать ей, что это невозможно, что других мужчин никогда не будет…
И поэтому Алим отложил свои планы, открыл тумбочку у кровати и достал свою коллекцию бриллиантов. Из них он выбрал лучший, а потом опустил шторы и выключил свет.
И вышел в гостиную, где Габи пила чай.
Он заметил, как она постукивает каблуком, но в остальном она выглядела спокойной, как гостья отеля в фойе, которая ждет готовности номера или прибытия такси.
В душе Габи спокойствия на самом деле не было. Она боролась с собой, чтобы сидеть и пить чай, а не последовать за Алимом в спальню. У нее дрожали руки от яростного желания; она жаждала, чтобы этот визит как можно скорее закончился. Чтобы вернулась няня с ее дочерью, и они смогли уйти.
Алим вышел к ней, без пиджака, без галстука, в полурасстегнутой рубашке, словно он раздевался и вдруг о чем-то вспомнил. Так и оказалось.
— Значит, у тебя будут другие мужчины? — спросил он. В его низком голосе звучала доля насмешки, словно он сомневался в возможности этого.
Габи знала, что все, что она сейчас скажет, определяет их будущее.
Она не станет такой, как Флер; не будет сидеть в фойе отеля, пока на нее никто не обращает внимания. Она не станет наложницей, с которой занимаются любовью, чтобы потом вернуться к жене.
Как Алим смеет такое ей предлагать?
Она посмотрела ему прямо в глаза и начала играть в опасную игру с уже рассерженным султаном.
— Может быть, всего один, — сказала она. — Может быть, я найду любовь всей своей жизни.
— Может быть, ты его уже нашла, — заявил Алим.
— Как такое возможно, — возразила Габи, — если он собирается жениться на другой?
Она обнаружила, что у нее хватает сил, чтобы смотреть ему в глаза и говорить то, что раньше она бы сказать не осмелилась. Теперь она стояла на своем, полная решимости.
Алим достал из кармана и положил рядом с ее чашкой бриллиант. Великолепный образец.
— Ты будешь жить в роскоши, — сказал он. Любая другая потянулась бы за камнем; Габи только сделала глоток. — Но никогда больше не говори о других мужчинах. А теперь идем в постель.
И он удалился в спальню.
Она не собиралась поддаваться.
Габи встала, пересекла комнату и выглянула в окно.
Лимузин невесты подъехал к церкви через дорогу; она видела, как невесте помогают выйти, как поправляют ее платье. Рядом стояла маленькая девочка с цветами.
У Габи сжалось сердце. В детстве она представляла себя на месте этой девочки. Но не невесты. Невестой она себя никогда не видела. И теперь узнала почему.
Ей суждено быть только наложницей.
Нет!
Наблюдая за невестой, идущей в церковь, Габи разрывалась между нежеланием становиться наложницей и мыслью, что наложница — это лучше, чем старая дева, которая всю жизнь вспоминает две лучшие ночи в своей жизни.
Но этим и ограничится ее личная жизнь. Потому что хотя она отважно бросала вызов Алиму, но в душе знала, что другого мужчины у нее быть не может. Она уже нашла любовь своей жизни.
Однако если она согласится стать его наложницей, то пойдет против всего, во что верит; и, если одна мысль об этом ей так неприятна, целая жизнь в этом качестве будет невыносимой. К тому же она была не создана для секретов — она хотела рассказать об их любви всему свету, а не сливаться с фоном.
