– Не хочу, – все время отвечала Руби. – Но спасибо.
Всякий раз, когда к ним домой наведывались социальные работники, Эстер умудрялась отвадить их своей простотой. Фрейя вспоминает один конкретный случай: женщина возникла на пороге и представилась кем-то, кого стоит называть миссис, это звучало так старомодно. Одетая в пальто горчичного цвета, она принесла с собой моросящее утро: капельки дождя усыпали ее плечи. Руби взглянула на нее и, оставшись незамеченной, убежала в свою комнату. Входит Эстер с толстым вязаным пледом на плечах, добродушно улыбаясь.
– Она же может остаться здесь ненадолго, правда? – легкий голос обезоруживал.
– Ну, да, но здесь есть целый ряд пунктов… ей самой предстоит принять решение… в свое время.
Женщина рассматривала квартиру, подергивая шарф, намотанный вокруг шеи. Эстер выждала паузу.
– Но это ведь не срочно.
– Нет, конечно, нет.
Фрейя была благодарна за то, что мать умела поражать людей своим молчанием и постепенно отвадила от дома женщину из опеки.
– Она всего лишь делает свою работу, – серьезным тоном объяснила Эстер дочери, когда дверь закрылась.
Уже через пару недель тронулся лед, появились признаки того, что мать хотела оставить у себя Руби на более долгий срок. Фрейю поражала быстрая череда событий. В коридоре все чаще стали раздаваться телефонные звонки, а во время разговоров в замочную скважину проскакивали такие слова, как «опекунство», «легитимность», «семейный бюджет». Эстер отвела Руби в сторонку и в ходе серьезного разговора спросила, не хочет ли та стать ее приемной дочерью. Женщина была честна во всем, включая тот факт, что на нее будут получать пособие, и кроме крошечной комнатушки им больше некуда ее поселить. Теперь все было в руках Руби.
Они пошли в шикарную кофейню, чтобы отпраздновать. Горячий шоколад для девочек и большой капучино для Эстер. Фрейя еще не научилась разделять мамину страсть к качественному кофе, но ей нравился сам запах и множество угощений на прилавке.
– Она не ест пирожные, – объяснила Фрейя Руби, – но ей нравятся эти маленькие карамельные печеньки, которые можно взять бесплатно.
Фрейя взяла свое печенье и придвинула его к блюдцу матери. Руби сделала то же самое, одновременно начав шепотом рассказывать о некоторых деталях «серьезного разговора». Это и восхищало Фрейю в приемной сестре: пережив все это, она никогда себя не обманывала. После того как Руби разрешила взять над собой опеку, она получила радостный прием и любовь без какой-либо тревоги, оставалась лишь толика осознания того, что она недавно обрела новую семью. И Фрейя, и мать были приятно удивлены тому, что процесс удочерения оказался не таким ухабистым, как ожидалось.
Она уже давно перестала с тревогой наблюдать за тем, как Эстер каждый вечер готовит три ужина, слизывая с ложки тахини
[4] и разыскивая столовые приборы. Казалось, женщина была создана для того, чтобы предложить приют бездомному ребенку. Эстер всегда нравилось воспитывать, однажды осенью она даже приняла маленького мальчика, тогда Фрейе исполнилось четыре года. Мать, как и прежде, сильно тянуло в «общество», а переезд в этот многоквартирный дом в Пэкхаме, наполненный людьми, но навевающий одиночество, заставил часть ее натуры почувствовать удовлетворение. Теперь жизнь в семье закипела с новой силой, Эстер вернулась в общество и могла претендовать на немного более радикальный образ. Сначала Фрейя боялась, что что-то пойдет не так, но Руби была более подкованной в умении разговаривать со взрослыми, чем можно было вообразить, и иногда разговаривала с Эстер так, будто они старые подруги. Даже готовили они вместе, их руки пахли чесноком и имбирем.
Окно обеих спален все еще было общим, и каждое утро Руби ползла по кровати, откидывала самодельную занавеску и через отверстие шириной примерно с ладонь шепотом звала Фрейю, а если прижималась к стеклу, то подруга даже могла видеть половину ее лица. Девушка даже без возражений отдала свою настольную лампу подружке, чтобы та поставила ее у изголовья; Фрейя никогда не ругалась, если приходилось долго ждать своей очереди, чтобы почистить зубы, или если находила пустую упаковку, в которой должны были быть остатки клубничного крема. Все это не шло ни в какое сравнение с тем восторгом, что Руби отделяет от Фрейи лишь самодельная стенка.
Спустя несколько месяцев у нее возникло такое ощущение, будто всегда за завтраком она видела рядом это спокойное и немного лукавое лицо, будто они всю жизнь стояли вместе на остановке в ожидании двух разных школьных автобусов.
– Теперь мы сестры, – Фрейя уже и не вспомнит, сколько раз произносила эти слова. Иногда девушка могла притормозить, боясь переусердствовать и показаться прилипалой, но Руби показывала язык и спрашивала, имеет ли она теперь право поколотить ее и указывать, что ей делать, как и любая старшая сестра. Внешне они не так уж и сильно отличались – у обеих темные волосы, хотя Фрейя стриглась под боб и Эстер подравнивала ей челку, в то время как Руби позволяла делать со своими волосами все, что угодно, только не стричь их, пряди оставались волнистыми от кос и всегда выглядели поврежденными. Среди своих ровесников Фрейя была самой маленькой, так что ей приходилось вставать на цыпочки, чтобы посмотреть Руби прямо в глаза.
– Ты еще вырастешь, – успокаивающим голосом говорила сестра. Она всегда делала комплименты Фрейе, будь то осанка или улыбка; Руби даже отрицала у нее наличие выступающих резцов. Многое значило услышать это от того, кто умел выглядеть сногсшибательно лишь при помощи нескольких взмахов кисточки для макияжа. Конечно, Руби не могла удержаться, чтобы не превратить свою лесть в игру, пока комплименты не становились настолько дикими, что спокойно могли сойти за красивые оскорбления. Когда приходила очередь Фрейи, та старалась как можно реалистичнее передать выражение лица своей сестры: отвисшая челюсть, надутые губы, поднятые брови и опущенные веки, отчего, по словам Руби, она становилось похожей на паралитика или наркоманку.
Притягательность личности Руби не ослабевала, пока она жила с ними в Пэкхаме; девушка продолжала вращаться в своих кругах, в которых состояла с незапамятных времен, и беспокоилась, если приятели уезжали на один из своих праздников в Брайтон, или если на улице стояла неважная погода. Судя по здоровому блеску глаз, Руби ничего не беспокоило. То были золотые деньки приготовления блинчиков на завтрак, вырезания валентинок из журнальных страниц, обустройств и перестановок в крошечной комнате Руби, прогулок по зеленым зонам или набережным. Девушки укутывались в одеяла и смотрели онлайн-видео, которые снимали друг для друга, не в силах дышать от смеха.
Тогда Фрейя даже не подозревала, что золотой век не продлится вечно.
3
Фрейя просыпается и видит, что комната превратилась в пещеру. Девушка невольно протягивает руку к сталактиту, но встречает на своем пути лишь стену, на которой появляется пиксельная рябь. Фрейя вспоминает, как сама прошлой ночью установила это изображение на рабочий стол. Взмах пальца – и картинка сменяется новостями и обновлениями, видео, улыбающимися лицами и лягушонком, забавно падающим с веточки. Нужно взбодриться. Девушка начинает одеваться – натягивает штаны с флисовой подкладкой, которые носит на протяжении всей зимы, кардиган из неопрена, купленный на Рождество. На столе среди окаменелостей, значков, одиноких шлепанцев, расчесок, проводов, полимерных кружек, пакетов из-под конфет и поломанного оборудования вивария лежат очки в черной оправе, которые она берет в руки. Воспоминания постепенно возвращаются вместе с острой головной болью от выпитой водки: чувство тревоги, когда прошлой ночью она вошла в комнату и, вновь услышав этот голос, в панике взвизгнула:
