Внезапно Стефан узнал некоторые лица. В конечном счете на кладбище оказались не только австрийцы, и Барби не смогла помешать информации распространиться среди «друзей» Собески, то есть среди интеллектуалов, политиков, деятелей искусства, которые помалкивали, когда вскрылась виновность художника, но снова выползли из щелей теперь, когда его невиновность стала очевидна.
Корсо видел, что они перешептываются между собой. Они его заметили и узнали своего классового врага. Фашиствующий коп, наделавший одних ошибок. Тот, кто ничего не понял. Кто решил, что дело закрыто, в то время как преступник еще разгуливает на свободе…
К счастью, ни одному из этих активистов не представилась возможность произнести речь – похороны были австрийские, и только австрийские. Иначе выплеснулась бы обычная волна негодования: Клаудия, доблестный адвокат, принесенная в жертву тупоумной полицией и слепым правосудием, Собески, «самоубитый обществом»
[85], и так далее.
Сейчас все медленно проходили мимо открытой могилы, и каждый бросал в нее белую розу. Корсо предпочел отступить за памятники: у него не было ни розы, ни права. Также и речи не могло быть о принесении соболезнований родным или кому-то еще. «Друзья Собески» все чаще бросали на него угрожающие взгляды…
Он уже разворачивался к выходу, когда заметил лицо, не вписывающееся в общую картину. Ну совсем не вписывающееся. Корсо укрылся за стелой в ожидании, когда народ разойдется. Он не покинет кладбища, пока не получит объяснения этой miscasting
[86].
91
– Ты что здесь делаешь?
Корсо выскочил из засады, когда собравшиеся еще медленно удалялись. Он обращался к невысокому человечку, который на приличном расстоянии следовал за процессией. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить, но теперь он был уверен: тот был копом из управления. А еще точнее – из службы учета.
Перед ним стоял тот самый мелкий типчик со стрижкой под Playmobil и круглой, как тыква, физиономией, который показывал ему первые полотна, конфискованные у Собески, – как тогда предполагалось, картины изобличали Собески, хотя позже оказались простыми копиями с фотографий, проданных Тральщиком Людо.
– Я…
– Напомни-ка мне свое имя.
– Лейтенант Филипп Марке.
– И что ты здесь делаешь?
Марке бросал отчаянные взгляды вслед удаляющейся траурной процессии.
В конце концов он проговорил голосом, которому постарался придать твердости:
– Клаудия была моей подругой.
– Как ты с ней познакомился?
– По работе.
– Служба учета никогда не контачит с адвокатами.
– У Клаудии имелось разрешение от судьи на получение некоторых образцов. В службе я занимаюсь опечатыванием проб органики. Я их собираю, отсылаю на экспертизы, потом получаю обратно и архивирую.
Марке как две капли воды походил на тех, кто является в управление в качестве свидетеля и остается там в качестве главного обвиняемого.
– И когда это было?
– Я бы сказал… года два назад.
– В рамках какого дела?
– Я… я уже не помню.
Первая ложь. Корсо не стал добавлять «проверим», но появилась надежда. Он с трудом представлял себе этого недоноска среди друзей Клаудии. Кстати, у адвокатессы не было друзей.
– И какого рода отношения у вас были?
– Это вас не касается.
Филипп Марке утер лоб рукавом пиджака, как будто этот ответ стоил ему реального физического усилия.
– Вы с ней спали? – Вопрос Корсо прозвучал как явная провокация.
Он встал спиной к свету, вынуждая собеседника развернуться лицом к солнцу.
– Я… я не обязан вам отвечать.
Пора было переходить к принудительным мерам: Корсо ухватил его за ворот, опасаясь, как бы грошовый костюмчик не остался у него в руке.
– Кончай строить из себя недоумка. Клаудию только что похоронили. Убитую самым страшным образом. Если ваша связь, какой бы она ни была, выплывет наружу, это будет очень скверно выглядеть, уж поверь мне. Ты можешь быстренько оказаться в списке подозреваемых. По сути дела, кто может лучше провести копов, чем парень из службы учета. Это бы объяснило, каким образом убийце удавалось так долго водить нас за нос…
Марке вцепился своими коготками в запястья Корсо – силенок у него было как у туберкулезника, сбежавшего из санатория.
– От… отпустите меня!
– Какие у вас были отношения, твою мать?
Марке открыл рот. И не смог издать ни слова. Корсо наконец отпустил его и вытер руки о куртку – пальцы стали жирными, как будто он выуживал ими жареную картошку из кулька.
– Мы… мы были вместе… – выдавил из себя тот между двумя приступами кашля.
Теперь дыхание перехватило у Корсо. Марке незачем врать. Скорей уж наоборот. Но чтобы Клаудия Мюллер, ослепительная женщина, с триумфом выигрывавшая все процессы, у ног которой были, без сомнения, все адвокаты, да и не только они, а еще судьи, прокуроры, обвиняемые, присяжные… Эта недоступная женщина, оказавшаяся неравнодушной к художнику-фальсификатору, приговоренному за двойное убийство, остановила свой выбор на сраном технике-замухрышке из научного отдела?
– Не верю ни единому слову.
– Ну и не верьте, – выпрямился тот, почувствовав, что задета его мужская гордость.
Корсо сделал шаг, заставив Марке прижаться к стеле:
– Вы не жили вместе.
– Конечно нет!
– Тогда как?
Казалось, коротышка-коп тает на солнце, как кусок масла на сковородке.
– Мы регулярно виделись. Я… я думаю, я ей нравился.
– Даже в последние месяцы?
На лице Марке появилась хитрая улыбка. Он наконец-то понял причину агрессивности Корсо: тот тоже запал на красавицу.
– Она говорила о вас… – с презрением выплюнул он.
– И что именно?
– Что вы тот, кого она не выносит больше всех в мире.
Корсо принял удар. Солнце жарило в спину, а проснувшийся ледяной ветер дул в лицо, как пылесос «Керхер».
– Почему? – спросил он севшим голосом.
Марке пожал плечами. Он уловил на лице Корсо гримасу настоящего страдания и не хотел его усугублять. Клаудия похоронена в нескольких шагах, не время и не место разыгрывать дуэльные сцены.
– Потому что я обвинил Собески?
Коп из службы учета внимательно на него глянул: он прикидывал, способен ли Корсо выдержать добавку.
