И если допустить, что она и была убийцей, зачем подменять кровь жертв? Она могла просто сохранить какое-то количество настоящей крови и пролить ее в мастерской Собески, а потом нанести на его картины. Это было бы даже проще. И к чему эта последняя манипуляция, которая ничего не добавляла к обвинениям против Собески и, в сущности, казалась бесполезной?
Похоже, Марке следил за ходом мыслей Корсо.
– Я тоже задавал себе эти вопросы. И провел собственные исследования.
– То есть?
– Я подумал, что если Клаудия просит меня подменить опечатанные образцы, значит она хочет скрыть что-то касающееся Софи и Элен. Я сохранил образцы их крови и сам сделал их анализ.
Горло Корсо пересохло так, что об него можно было бы чиркнуть спичкой.
– Ты что-то обнаружил?
Марке позволил себе еще одну призрачную улыбку в исполосованной ползущими по стеклам дождевыми нитями полутьме:
– Это проще простого. Софи и Элен были сестрами.
– Ты хочешь сказать… в биологическом смысле?
– Наполовину сестрами, на самом деле. Но у них, несомненно, был общий отец.
95
Корсо удалось успеть на поезд в 18:23, отходивший во Фран, городок, о котором он никогда раньше не слышал. Там он сделает пересадку на Понтарлье. Трехчасовое путешествие зимней ночью к горам и истине, с компьютером в качестве единственного попутчика.
Направлялся он в детский дом Мот-Сасси, где с 1998 по 2004 год вместе росли Софи Серей и Элен Демора. Стефан надеялся встретиться с кем-либо, кто их знал и мог бы лично подтвердить сегодняшнюю сенсацию.
Девочки оказались единокровными сестрами – и это не так удивительно, как могло показаться. От Софи отказалась мать, родившая ее в Лионе в 1984 году. Элен родилась двумя годами позже в Лон-ле-Сонье, от родителей, не способных взять на себя заботы о ребенке. Так что теоретически отцом обеих девочек мог быть Жан-Люк Демора, официант, вышибала, безработный, а главное – жестокий и пьющий.
Нетрудно вообразить, что двумя годами раньше он околачивался в районе Лиона или где-то поблизости и там ненадолго сошелся с матерью Софи, которая по своим причинам впоследствии бросила ребенка. Заурядная, хотя и грустная история несостоявшейся семьи.
Также неудивительно, что девочки познакомились (и каким-то образом признали друг друга) в детском доме, расположенном в тех же краях. Начиная с этого момента они росли в одних и тех же приютах или приемных семьях. Потом вместе отправились в Париж и решили попытать счастья в мире стриптиза. Корсо вспомнил также, что они скрывали свою дружбу, наверняка видя в ней источник силы в случае проблем. Что-то вроде секретного оружия.
Но почему Клаудия Мюллер, убийца она или нет, захотела скрыть их родство?
Оставалась еще масса вопросов, но Корсо дал себе слово не задумываться над ними. Ноль шансов, что его измученный (и не имеющий нужной информации) мозг подкинет ему хоть какой-то ответ. А может и ткнуть вслепую, что хуже всего.
За три часа в поезде он только вбил в компьютер все, что понял к этому моменту, – как и свои предположения. Что до остального…
Один факт не давал ему покоя. Клаудия с самого первого убийства попросила Марке подменить пробы крови. Важнейшая деталь, означавшая, что уже в момент смерти Софи она знала, что следующей будет Элен…
Итак, она убийца. Или же знала убийцу и его намерения.
В таком случае почему не предупредила Элен?
Никаких вопросов, Корсо, никаких вопросов.
Он уткнулся лбом в стекло и попытался в темноте разглядеть пейзаж. Ничего не видно. Он погрузил взгляд и мысли в это ничто с надеждой раствориться в нем. Его разбудило прибытие во Фран. Он вышел на платформу и открыл для себя новый мир.
Все бело. Вокзал погребен под снегом. Фонари отражались в сугробах, обрамлявших рельсы скоростного поезда фантастическим свечением. В других местах снег образовал более мягкие и пушистые формы, напоминавшие ватные декорации. Не хватало только яслей младенца Иисуса. Корсо остро почувствовал свою неуместность: в легкой куртке, без чемодана, он в одиночестве стоял на платформе.
Единственный, кто вышел во Фране.
Единственный, кто ждал пересадки на Понтарлье.
Минут десять он стучал зубами, ощущая себя закатанным в стеклянный шар, из тех, который разбивают, чтобы полюбоваться Эйфелевой башней или Дедом Морозом под падающими снежинками. Потом приехал маленький поезд футуристического вида, зеленовато-синий и серебристо-серый. После яслей и снежного кома – электрический поезд. Корсо находился в стране игрушек. Он залез внутрь, по-прежнему один. Через четверть часа он добрался до Понтарлье. Тот же вид, что и во Фране, только снега, кажется, побольше и, если такое возможно, еще меньше народа. Даже персонал станции отсутствовал.
Он потопал к выходу в надежде, что такси все же найдется.
Такси было, одно-единственное. Ветровое стекло черное, водитель не виден, выхлопная труба выплевывает клубы дыма под фонарем. От рождественских картинок прямиком к фильму ужасов: оставалось только сесть в салон и заметить, что его везут в отдаленный мотель, где совершают человеческие жертвоприношения.
Когда он назвал пункт назначения, шофер весело воскликнул:
– К счастью, у меня подходящие шины!
Машина покатила по департаментскому шоссе в направлении Лармона и швейцарской границы. За окном, в мерцании лунного света, открывался призрачный вид. Снег придавал долинам и горам нечто нереальное, ту бледность, что словно бы лишала материальности саму землю.
Настроившись на соответствующий лад, Корсо готовился увидеть, как приют Мот-Сасси вырастает на склоне горы, словно блиндаж с темными окнами и живыми призраками. Приятный сюрприз: детский центр оказался длинным зданием розового цвета, прекрасно освещенным, выступающие балконы которого делали его похожим на горнолыжные отели.
– Мне вас подождать или как?
– Нет, спасибо, – ответил Корсо, расплачиваясь с шофером.
Он не предупредил о своем приезде. У него не было ни малейшего представления о том, что его ждет в этом заведении, двадцать лет назад принявшем двух малышек, которые росли вместе, как сестры, и – чего никто не знал – действительно оказались сестрами.
Коп сделал несколько шагов к крыльцу в тишине – снежной, ватной, скользкой – и позвонил в сделанный под старину звонок. Терпеливо подождал, дрожа в легкой куртке. Температура еще упала: сильнейшая простуда гарантирована.
Наконец ему открыл похожий одновременно и на воспитателя, и на арестанта парнишка в спортивном костюме. Корсо представился, предъявил бедж и сказал, что хотел бы переговорить с руководителем учреждения. Было 22:30, другими словами – дверь вполне могла захлопнуться у него перед носом. Но парень и ухом не повел; не говоря ни слова, он, словно по рельсам, отбыл туда, откуда пришел.
