Стефан подождал в огромной столовой, которую упорно силилась оживить богато убранная елка (с самодельными шарами и гирляндами). Он прошелся по вестибюлю с надраенным до блеска полом, узнавая материалы: керамическая плитка, крашеные стены, темно-красный линолеум. Легко мыть и дезинфицировать. В такого рода приютах за вами сразу все протирают. Ни следов, ни воспоминаний.
Он подготовился к этому посещению и выставил внутреннюю защиту. Его собственные воспоминания не должны высовывать свои грязные морды. И однако, подходя к елке, он почувствовал, как сжимается сердце. Картонные фигурки и сплетенные из раскрашенной фломастерами бумаги гирлянды напомнили ему немало рождественских праздников, когда, несмотря на подарки, застарелая рана открывалась вновь. Боль оттого, что у него не было родителей и никто не любил его просто за то, что он есть.
Сначала он защищался тем, что убеждал себя, будто расти в приюте еще не самое худшее, а отсутствие корней само по себе не катастрофа. Но зияющая рана так и не заживала. Он рос, нося ее в себе и каждый день пытаясь заполнить эту пустоту обрывками любви, подобранными там и сям, – даже если эти ошметки носили имя Мамаша и заканчивались тем, что его пускала по кругу куча вонючих педрил.
– Майор Корсо? Я Брижит Карон, директриса этого заведения.
Перед ним стояла женщина лет сорока, тоже в спортивном костюме. Она была в тапочках, поэтому он не слышал, как она подошла. Соломенные волосы, кирпично-красная кожа – ее толстощекое лицо напоминало помидор, обсыпанный сахаром.
Корсо снова представился. В нескольких словах объяснил причину своего визита. Софи Серей. Элен Демора. 1998–2004 годы. Он воздержался от объяснений, почему он ищет эту информацию.
– И вы приехали в такой поздний час? – удивилась она.
– Это крайне срочное расследование.
Она кивнула. В холод и снег, ночью – прийти сюда, чтобы просто поболтать о двух девочках, про которых все давно забыли. Ну и старательность!
– Мне очень жаль, – сказала она. – Я здесь всего пять лет. Так что ничего не могу для вас сделать.
– А разве не осталось воспитателей, работавших здесь в то время, кого-то из стариков, кто мог бы мне помочь?
– Нет. Наш персонал постоянно обновляется, чтобы не возникало особых отношений между воспитателями и воспитанниками.
– Как в банках.
– Простите?
Она стояла, уперев руки в бока и в спортивном костюме была похожа на маленькую метательницу ядра откуда-то с Востока.
– Не обращайте внимания, – сказал он, убирая в карман мобильник.
– Погодите… Может, кое-кто и есть.
– Кто?
– Один врач из Понтарлье, Эмманюэль Коэн. Она здесь давным-давно.
– А не дадите мне ее адрес?
Впервые Брижит Карон улыбнулась – ножик взрезал помидор.
– Вам повезло. Она как раз здесь. Один из наших ребятишек заболел.
Корсо сдержал радостный возглас. Он был глубоко убежден, что, идя на риск – например, пускаясь наобум в неизвестном направлении без малейшей гарантии результата, – вы всегда можете рассчитывать на приятный сюрприз.
– Сейчас я за ней схожу.
96
Короткие седые волосы, длинный сутулый силуэт, словно срезанный на уровне затылка, – врач появилась на лестничной площадке буквально через пять минут.
Настоящий врач, практикующий в горах. С ранцем, в вязаной шапке и коротком пальто с капюшоном. Казалось, последние сорок лет она только и делала, что карабкалась по склонам, чтобы навестить больного или принять роды. Ветеран вершин и горных троп Франции.
Корсо мгновенно проникся симпатией к этой женщине. Симпатией, уходившей далеко в прошлое – в детство или даже позже, когда, подсев на героин, он встречал подобных докторов. Они выписывали ему лекарства, но давали и нечто куда более ценное: теплоту, сочувствие, благожелательность. Редкая подпитка для малышей или для взрослых наркотов вроде него.
– Брижит сказала мне, что это важно. Речь о Софи и Элен, верно?
Корсо не смог скрыть удивления.
– Я читаю газеты, – сообщила она. – Я видела, как эти бедные девочки умерли.
– Вы помните их?
– Конечно. Я их лечила на протяжении многих лет.
– От каких болезней?
Она направилась к скамье в вестибюле и положила на нее свой ранец. Засунув руки в карманы, она продолжила говорить, по-прежнему выпрямившись, но склонившись со своих высот, как фонарь:
– От разных, хотя все неопасные. Но впоследствии мне пришлось играть роль психиатра. С этими девушками не все было в порядке.
– Вы не могли бы выразиться точнее?
– Одна пребывала в постоянном бешенстве, другая верила в призраков.
Вполне узнаваемо: Софи, ненавидевшая всех, в том числе и себя; Элен, которая спала с мертвецами.
Корсо пошел напрямик:
– Наше расследование показало, что они были сестрами.
– Это секрет Полишинеля.
Корсо рассчитывал на эффект неожиданности: мимо.
– Я говорю о единокровных сестрах, – настойчиво продолжил он.
– Я так и поняла.
– Как вы это узнали?
– Не было никакой уверенности, но уж больно они были похожи.
– Физически?
– Нет, но поведение, манера говорить… Просто поразительно, но иногда они одновременно совершали одни и те же движения.
– Возможно, это объясняется их дружбой.
У врача появилась улыбка, которая могла бросить вызов всем ветрам и препятствиям.
– Знали бы вы их в то время… У них наверняка общие корни. Без сомнения.
– Наши анализы показали, что у них был общий отец, Жан-Люк Демора. Вы его знали?
Эмманюэль Коэн по-прежнему стояла возле скамьи, руки в карманах пальто. Несмотря на торчащие из-под шапочки седые волосы, она напоминала студентку, дожидающуюся начала лекций.
– Вы ошибаетесь. Жан-Люк Демора не был отцом Элен.
– Как это?
– Еще один секрет Полишинеля: Натали Демора изнасиловали в предместье Безансона.
Корсо почувствовал звон в ушах. Может, шум всплывающей истины…
– Она заявила в полицию?
– Нет. Она уже была замужем за Демора и вела беспутную жизнь.
– Возможно, ребенок родился не в результате изнасилования…
Эмманюэль сделала несколько шагов – ее тело болталось в пальто, как гвоздь в мешке.
– В сущности, может, и нет. Но после этого ее мать не позволяла к себе прикасаться. Беременность стала сплошным мучением, которое она щедро заливала грошовым вином и пивом.
