Наконец через несколько секунд она пробормотала:
– Он гений.
36
– Ты знакома с ним лично?
– Мы не друзья, но при каждой встрече я имею возможность оценить, насколько у него… незаурядный ум.
В голосе Эмилии звучали несвойственные ей почтительные и серьезные нотки.
Болгарка была не из тех, кто кем-то восхищается и уж тем более кого-то почитает.
– Как ты с ним познакомилась?
– Это что, допрос?
Вместо ответа Корсо откашлялся – главное, не злить ее. Она наверняка владела ценной для него информацией, а он шел как по минному полю. Азы для полицейского: нельзя путать личную жизнь и профессиональную деятельность.
– Ты ему позировала? – спросил он, чтобы направить разговор в другое русло.
Эмилия достаточно хорошо знала Корсо, чтобы догадаться, что у него уже есть доказательства того, о чем он спрашивает.
– Было однажды.
– Это на тебя не похоже.
– Тебя интересует Собески или я?
Он снова вильнул в сторону:
– Когда мы разговаривали в прошлый раз, ты сказала, что никогда не позировала художнику.
– Моя личная жизнь тебя больше не касается. Если ты не ответишь, к чему этот допрос, я вешаю трубку.
– Собески – это подозреваемый в одном моем расследовании. Мы нашли блокнот с его набросками, там ты изображена египетской царицей. Все, о чем я с тобой говорю, касается только работы. Не вздумай вообразить, что я мог бы использовать…
– У тебя все те же методы…
– Значит, ты понимаешь, что я могу потребовать твоего срочного возвращения домой в качестве свидетеля.
Она не понимала, блефует он или нет (на самом деле не в его власти было заставить ее вернуться во Францию, а уж тем паче задавать ей вопросы относительно подозреваемого художника, когда доказательств кот наплакал). Однако Эмилия заговорила более миролюбивым тоном:
– Что ты хочешь узнать?
– При каких обстоятельствах ты для него позировала?
– Мы познакомились в две тысячи четырнадцатом. Он сразу предложил мне быть его моделью. Он считал, что моя внешность хорошо впишется в его мир. – Она хихикнула. – Принимая во внимание его картины, даже не знаю, комплимент ли это…
Или Собески соврал, или лгала Эмилия. Она была слишком хороша собой и слишком шикарна для мира бывшего заключенного. Не важно. Во всяком случае, это означало, что блокнот с набросками принадлежит именно ему.
– Где проходили сеансы? У него в мастерской?
– Да, у него в мастерской. В Сент-Уане.
– Продолжения не было?
Она снова рассмеялась – будто стакан треснул.
– Ты ревнуешь?
– Отвечай на мой вопрос.
– Да ничего не было. Я не в его вкусе.
– А он ведь извращенец.
– Ничего общего с моими… предпочтениями.
Насильник женщин в пятнадцать лет, торгующий своим телом молодой человек в восемнадцать – они с Эмилией могли бы составить отличную пару.
– По-твоему, он жестокий человек?
– Он кроток как агнец. Я никогда не видела, чтобы он сердился или хотя бы нервничал. Если он и совершил жестокие поступки, то это ведь было тридцать лет назад. Он заплатил свой долг обществу и сегодня совершенно вписался в него.
Эта политкорректная речь странно звучала в устах Эмилии. Ее видение мира было гораздо более сложным и искаженным.
– Послушай, – вздохнула она, будто внезапно устала от их разговора. – Было бы проще, если бы ты сам составил себе мнение о нем. Допроси его, если в чем-то подозреваешь.
– Спасибо за совет.
– Уже через несколько минут ты поймешь, что он за человек.
– И кто же он?
Новый вздох. Эмилия была несравненная лицедейка. Именно это и придавало пикантности их сексуальным игрищам.
– Он дитя.
– Прости, кто?
– У Собески не было детства, во всяком случае в том смысле, как мы его понимаем. Потом сразу семнадцать лет тюрьмы. А когда он освободился, ему предоставили в обществе такое место, о каком он и мечтать не мог. Он играет ту роль, которой от него ждут. Но играет ее живо, восторженно. Ребенок… под Рождество нарядившийся в маскарадный костюм Джека Воробья.
Корсо никогда не слышал таких нежных ноток в голосе Эмилии.
У себя на столе он раскрыл папку, чтобы найти недавние портреты Собески. Прежде проходимец был хорош собой – это подтверждали антропометрические фотографии, – но годы тюрьмы сломили его. Он исхудал, высох, как будто мумифицировался. Кожа обтягивала кости, и он лишился волос. Брови побелели – или исчезли, – и надбровные дуги выступали острыми выпуклостями. Ничего общего с ангелочком с рождественской елочки…
– Гад остается гадом.
– Ты что-то имеешь против него?
– Нет.
– Тогда перестань надоедать мне. Только что проснулся Тедди, так что мы сейчас завтракаем.
Корсо не сумел отказать себе и не поставить ее на место:
– Собески – наш главный подозреваемый в деле об убийствах стриптизерш.
– А их что, много?
– Появилась вторая. В эти выходные. Убийца задушил девушку, связав ее собственным нижним бельем. Он закрепил ее голову в тисках, чтобы спокойно изуродовать. Она тоже позировала для Собески.
Корсо понял, что Эмилия отреагировала.
После секундного молчания его бывшая взяла себя в руки.
– Очень печально, – равнодушно произнесла она, – но незачем беспокоить Собески из-за того, что в молодости он совершил ошибку.
– Его «ошибку молодости» звали Кристина Воог. Она умерла в двадцать три года, обезображенная твоим «гением» и задушенная им ее же собственным нижним бельем.
Прежде чем ответить, Эмилия снова помолчала.
– Я тебя знаю, Корсо. Ты станешь преследовать его, потому что не нашел никого другого. Ты не ищешь правду, ты хочешь результатов.
Корсо по-прежнему просматривал фотографии Собески. Он остановился на изображении его обнаженного торса. Под шмотками сутенера на парне как будто был еще один костюм: его кожа – руки, плечи, грудь, живот и спина – вся, как голубоватой сеткой, была покрыта татуировками. Арестантские знаки, орнаменты маори, восточные драконы, существа героического фэнтези – там было все: от зеленого до черного, от охристого до розового. Плотные ряды маленьких картинок. Словно кольчуга, заканчивающаяся точно под шеей и на запястьях.
Корсо попытался возразить, но он уже исчерпал все аргументы. Слишком рано он ей позвонил. В этом его ошибка.
– Забудь о нем, – повторила она. – И о том, что я ему позировала, забудь.
