– И вы не заходили в фонд Чапи?
– Нет, я же вам сказал. К чему эти вопросы?
Воздержавшись от ответа, Корсо снова кивнул Барби: рисунки.
Она порылась в сумке и вытащила оттуда копии портретов из подвального блокнота:
– Вы узнаете эти наброски?
– Разумеется, я их автор.
– Они взяты из тетради, обнаруженной нами в подвале, примыкающем к гардеробным «Сквонка».
– Прекрасная новость! Я потерял его много недель назад.
– Когда именно?
– Уже не помню. У меня таких десятки.
– Чтобы быть точными, – не унимался Корсо, – мы обнаружили эту тетрадь в укрытии, где вуайерист проделал отверстие в стене, чтобы иметь возможность наблюдать за танцовщицами «Сквонка» в их раздевалке.
Собески расхохотался:
– Этот ваш парень настоящий извращенец! Что за интерес подглядывать за раздевающимися девочками, когда они каждый вечер оголяются на сцене?
– Не шутите, в блокноте много эскизов жертв.
– Говорю же: это я их нарисовал.
– Они воспроизводят то, что видел подглядывавший.
– Прекратите нести чепуху. Я рисовал девушек, пока они готовились к выступлению. Я находился у них в гримерных. Я вхож туда. И хорошо знаком с Камински.
Корсо легко представил себе бывшего арестанта, неразлучного с торгующим живым товаром каратекой. Но что этот блокнот делал в подвале? Зачем было отбивать кирпич, чтобы наблюдать за тем, что он и правда мог видеть на месте?
Встреча провалилась, но Корсо и не ждал чуда. Это только первый раунд.
– Можно ваш ежедневник? – сказал он, завершая разговор.
Художник открыл ящик прилавка и извлек оттуда блокнот в кожаной обложке. Взяв его в руки, коп отметил, что это ежедневник фирмы «Эрмес».
– Я провожу вас, – сказал Собески, первым покидая мастерскую.
У входной двери он повернулся к своим посетителям:
– Вам что, не удалось подыскать другого подозреваемого, кроме меня?
К чему лгать?
– Пока нет.
– И все из-за того, что двадцать лет назад я совершил убийство? Надо шевелить мозгами, ребята. Маловато у вас воображения.
– Это убийцам его не хватает. Едва выйдя из тюрьмы, они сразу принимаются за старое – теми же методами, с теми же ошибками. Не мне тебе это объяснять. – Сам того не желая, Корсо вдруг перешел на «ты».
– Ты прав, – ответил художник тем же заговорщицким тоном.
Они нашли друг друга – сыщик и преступник, самая старая пара на свете…
– Потому-то бывшие осужденные всегда становятся нашим первым следом, а зачастую и последним, то есть верным.
Собески изобразил восхищенную улыбку и взял Барби в свидетели:
– Хорошо излагает, верно?
Корсо был поражен, заметив, что его коллега тоже улыбнулась в ответ. В этот момент счет явно был в пользу Собески.
Садясь в машину, Стефан спросил:
– Что такое пеггинг?
– Это еще называют «сцепление штифтами», – ответила Барби, захлопывая дверцу. – Приличными словами объяснить сложно.
Корсо повернул ключ зажигания.
– Тогда забудь о приличиях.
– Это когда женщина, надев пояс с фаллоимитатором, содомизирует мужчину.
39
Корсо и Барби уже взялись за поиски двух «алиби» художника: Юноны Фонтрей и Дианы Ватель. Первая жила в Кретее, но работала в мастерской скульптора Мэрилин Кузнец, на улице Каскадов, на Бельвильском холме. Вторая обитала в Четырнадцатом округе.
Сперва улица Каскадов.
Корсо вел машину, а Барби листала ежедневник. Внезапно она спросила:
– Собески сказал про какую-то «общую подругу». Кто это?
– Да ладно, брось.
Барби не стала настаивать и опять погрузилась в записную книжку художника, но неожиданно восхищенно присвистнула:
– Ишь ты, а он держит форму!
– Чего?
– Каждый вечер у него другая партнерша или партнер.
– Про мужиков не знаю, но никак не могу понять, что в нем находят телки.
В ожидании ответа он искоса глянул на свою спутницу, но Барби молча закрыла ежедневник. Снова выглянуло солнце, и Парижская окружная дорога купалась в прозрачном тумане, – казалось, все распалось на миллиарды белых частиц.
– Мы пришли к нему слишком рано, – заявила она.
– Ты меня удивляешь.
Барби опустила стекло и жадно вдохнула загрязненный воздух. Казалось, ее бледная кожа, подобно белой ткани, отражает свет. Мысль о том, что она может загореть, представлялась столь же абсурдной, как идея смешать воду с оливковым маслом. Обычная несовместимость молекул.
– Слишком уж все это очевидно, – резким голосом произнесла она. – Тиски, картины Гойи, блокнот с набросками: обилие улик убивает улику. И в то же время этот тип выглядит настолько уверенным в себе, что, вполне возможно, может хотеть спровоцировать нас. Или рассчитывать именно на то, что никто не поверит в такое количество уличающих деталей. В любом случае, если его свидетели будут стоять на своем, мы проиграли. Все остальное слишком бездоказательно: можно заниматься живописью, трахаться с жертвами, любить Гойю и носить белые костюмы – и при этом не быть серийным убийцей.
Барби прекрасно изложила ситуацию.
Поднимаясь по улице Пиренеев, Корсо добавил еще один аргумент:
– Вдобавок надо еще учесть, что его преступление восемьдесят седьмого года не похоже на наше дело. Отставник из Юра запутал меня…
Ему хотелось закончить на положительной ноте:
– По крайней мере, если Собески – наш подозреваемый, он будет сидеть смирно. Теперь он знает, что за ним следят.
– А разве это так?
– Приставь к нему пару наших ребят. Посерьезней.
– Все это не очень законно.
– Ты что, готовишься в адвокаты?
Припарковавшись на улице Каскадов, они отыскали тупик, перегороженный живым бамбуком и тростником. За этой растительностью можно было различить флигель, окна которого, усиленные стальными рамами, занимали целиком всю стену. Среди листвы несли караул длинные женщины из позеленевшей бронзы.
Этот адрес они и искали. Барби позвонила. Корсо закурил и проверил сообщения. Эсэмэс от Бомпар: «Пресс-конф о’кей». Значит, все прошло успешно. Первая хорошая новость за утро – или, возможно, плохая. Должно быть, Бомпар намекнула на их подозреваемого. Если Собески выскользнет из рук, они станут посмешищем всей Франции.
В домофоне раздался девичий голос:
