Барби вернулась с необходимой экипировкой. Они облачились, не говоря ни слова, потом Корсо шагнул внутрь и нашарил выключатель. В электрическом свете все стало четким, и копы поняли: они нашли.
Сплошной мрак, омерзение и ужас. Деревянный стол в кровавых щепках и подтеках действительно больше напоминал колоду мясника, чем верстак художника. А главное, к нему был прикреплен пресс, снабженный зажимами, – не требовалось особого воображения, чтобы представить себе голову жертвы, зажатую этими тисками.
На прилавке слева располагался набор самых разных инструментов, которыми мог пользоваться художник, самостоятельно натягивающий холсты, но в данном контексте они выглядели куда более зловеще, особенно потому, что большинство было покрыто бурыми пятнами. Кровь?
Подойдя, коп наткнулся на стоящую на полу коробку. Он опустил взгляд: она была наполнена камнями. Булыжниками, очень напоминающими те, которыми забили горло Софи и Элен. Теперь Корсо сотрясала мелкая и постоянная дрожь, словно его подключили к току в 220 вольт. Он хотел бы что-то сказать или, возможно, просто вздохнуть, но и то и другое оказалось чертовски трудно.
Барби изучала прикрепленный к стене стеллаж, внимательно разглядывая каждый инструмент. Два посетителя музея, впавшие в экстаз перед различными произведениями, но охваченные одинаковым чувством.
Не сговариваясь, оба направились к металлическому ящику в глубине гаража. Это был бокс из нержавейки, на переднем фасаде которого располагалась сложная система управления.
– Похоже на печь… – пробормотала Барби, мгновенно подтвердив мысль Корсо.
– Вызывай научников, – приказал он изменившимся голосом. – И в течение часа мне нужна здесь вся команда.
Барби отправилась выполнять распоряжение. Стефан продолжил осмотр. Он все еще искал неопровержимую улику, указывающую на присутствие Собески. В сущности, ничто конкретно не подтверждало, что пыточная камера принадлежала именно художнику.
И тут в самом конце стойки у левой стены он заметил множество заляпанных краской репродукций – произведения великих испанских мастеров: Веласкеса, Эль Греко, Сурбарана… И среди них без особого удивления узнал «Pinturas rojas» Гойи.
Вот она, недостающая деталь.
Он схватил мобильник и позвонил Арни:
– Мы будем через пять минут. Пойдем с вами.
– Есть что-то новенькое?
– Мы нашли логово зверя.
59
– Все в порядке? Тебе удобно?
Собески – без своей шляпы – ничего не ответил. Он сидел в кабинете Барби и Людо и вроде бы начинал понимать, что дело его совсем скверно. До него также наверняка дошло, что близость Людо ему ничем не поможет. Даже наоборот.
Он был так бледен, что лицо напоминало гипсовый слепок, совершенно белый и ничего не выражающий. Корсо хорошо знал эту маску. Ни вины, ни страха. На Собески лежал отпечаток ужаса – проснувшейся давней фобии: тюрьма реально становилась все ближе.
Корсо с тощей папкой в руке уселся за столом Барби. Та стояла в углу, положив руку на пистолет. Арни и Людо тоже присутствовали, молчаливые, замкнутые и сконцентрированные, как ракетное топливо. В воздухе ощущалось почти невыносимое напряжение. Шутки кончились. Если в этой истории вообще было место шуткам.
Корсо знаком попросил коллег выйти: немного задушевности не помешает.
– А мне понравилась наша английская прогулка.
Собески прочистил горло:
– Не понимаю, о чем ты.
Корсо улыбнулся:
– Кончай врать, побереги силы для ситуаций, когда тебе еще можно будет верить. Билет, таможня, камеры наблюдения – все доказывает твое присутствие в Великобритании. Не трать понапрасну силы.
Художник хранил молчание.
– И чего тебя туда понесло? – продолжил Корсо.
– А что, права не имею?
– Нет, и прекрасно это знаешь.
– Я уже вышел из возраста, когда надо спрашивать разрешения, – проворчал тот. – Я и так двадцать лет лизал задницы и заглядывал в глаза. Все это уже позади.
– Не уверен. Зачем ты поехал в Англию?
– Мне нужно было повидаться со своим галеристом в Манчестере. Выставку готовим.
– Мы в курсе.
– Если знаешь ответ, не задавай вопросов, время сэкономим.
Голос, тон, выражения – все это еще был прежний Собески, но Собески сдувшийся, усохший от ужаса.
– Значит, ты рискнул снова попасть за решетку ради какой-то выставки? Это не могло подождать?
– Нет. Выставка через месяц.
– Твое чувство ответственности творца делает тебе честь, но я не скажу ничего нового, заметив, что ты не такой художник, как другие.
Гордая улыбка, черные зубы, кривая гримаса.
– В этом моя сила.
– И твоя слабость. Ты являешься подозреваемым в деле о нескольких убийствах, Собески. Ты не можешь разъезжать, как все. Уже за одно это судья вправе надолго закрыть тебя, так что не видать тебе своей выставки, уж поверь мне.
Тот ответил не сразу. Все его существо словно сжалось, затвердело. Он возвращался в каменный век, в эпоху тюрьмы, когда он подвергался побоям, изнасилованиям и назначал наказания. К такому не знаешь, с какой стороны подойти. Заледеневший сгусток чистой воли.
– Никто больше не будет решать за меня, – уперся он. – Прошли те времена.
Рядом с ним Корсо чувствовал себя прекрасно, несмотря на руку с лонгеткой и предстоящую бессонную ночь. Добыча была у него в руках – и с долей садизма ему нравилось смотреть, как она страдает.
– Это ты дал сигнал тревоги в «Евростаре»?
Собески даже не попытался изобразить удивление или отрицать, что был в поезде.
– С чего бы вдруг?
– Вот ты мне и скажи.
Он устало отмахнулся, что означало: «Если тебе больше нечего сказать, далеко мы с тобой не уедем».
Корсо решил поднажать:
– А Блэкпул?
– Что – Блэкпул?
– Ты хотел поразвлечься, прежде чем вернуться во Францию?
Собески заерзал на стуле:
– Не заставляй меня повторяться, Корсо. С тех пор как меня выпустили из тюряги, я делаю что хочу и когда хочу. И не сраным копам вроде тебя что-то мне запрещать.
– Ты не ответил на вопрос: почему Блэкпул?
– Захотелось расслабиться.
Предварительно Корсо распечатал несколько снимков тела, вытащенного из воды. Он швырнул их на стол:
– Это ты называешь «расслабиться»?
– Что за жуть?
– Молодой человек, убитый прошлой ночью в Блэкпуле.
Казалось, Собески искренне удивлен:
