– Так надежнее всего – очная ставка при свидетелях.
Корсо не попросил показать доказательства, они и так вскоре окажутся у него перед глазами.
– Вы бы закончили, как Перес, на зачуханной улочке с перерезанным горлом, – продолжил он.
– Я умею постоять за себя.
Клаудия Мюллер наконец села. Зато поднялся Корсо и в свою очередь встал у окна. Смотреть там было не на что, кроме глухой стены больницы Кошен. Вот уже год он подумывал о переезде…
Обернувшись, он посмотрел на женщину, которая что-то обдумывала, забившись в его кресло. Сейчас она показалась ему маленькой засранкой, для которой мир преступлений был всего лишь плодородной почвой для карьеры. Плевать ей было и на жертв, и на настоящего виновника, и даже на Собески – она просто хотела выиграть, увидеть свое имя в газетах, заполучить новых клиентов и заколотить еще больше бабла.
– Еще не слишком поздно, – сказал он, засунув руки в карманы. – Мертвый или живой, Альфонсо Перес остается прекрасной альтернативой виновности Собески. Его исчезновение не помешает вам обвинить его.
Она покачала головой – он понял, что у нее действительно влажные волосы. На улице, вероятно, шел дождь, но кровавые перипетии нынешней ночи на некоторое время отрезали его от внешнего мира.
– Мудак чертов, – проговорила она сквозь стиснутые зубы, – можно подумать, ты никогда не изучал право! Ты что, не знаешь: нельзя обвинять покойника? Процессуальные действия останавливаются вместе с сердцем.
– Но ведь ваша цель – оправдать Собески, так?
– Я не хочу, чтобы Собески оправдали в силу остающихся сомнений. Я хочу, чтобы с него были сняты все подозрения. Я хочу, чтобы правда выплыла на божий свет!
Возможно, Клаудии уготовано более высокое призвание. Возможно, она воспринимала каждое свое дело как крестовый поход. Или же – как он и подумал с самого начала – она по уши втюрилась в беззубого художника, которому нравилось, чтобы его трахали в задницу.
– Я выступлю в качестве свидетеля, – сказал он, подходя ближе. – И все расскажу. Нападение на меня – это доказательство его виновности.
– Ты решительно ничего не понимаешь. Мертвые не могут ответить на обвинения, и в силу этого их виновность не бывает полностью установленной. Дело никогда не будет завершено.
Этой идеалистке в конечном счете не хватало опыта: сколько незавершенных дел прошло перед его глазами? Таков был ход вещей, основа основ правосудия. В ней полно пробелов, компромиссов, залатанных дыр.
Она встала с недобрым видом и взяла свою сумку.
– Завтра же утром я потребую твоего ареста. За умышленное убийство и бегство с места преступления. Наверняка твоя ДНК повсюду на улице Ксавье Прива.
– Не делайте этого, – сказал он, загораживая ей дорогу. – Я не бегу от ответственности, но мне нужно оставаться на свободе. У меня сын. Вы это знаете. Я должен быть с ним, я…
– Ты просто лузер. В мире правосудия нет места такому дерьму, как ты.
Она обошла его и направилась к двери.
– И не думай, что тебе это сойдет. Ты трус и жалкий коп. Из-за своей ограниченности ты чуть не отправил Собески за решетку до конца его дней.
– Все в деле указывало на него, ты это знаешь не хуже меня.
Он обратился к ней на «ты», даже не подумав: разговор пошел жесткий. Про манеры можно забыть.
– Дело состряпал ты сам, а тебя ослепила ненависть к Собески. Ты даже не сунулся дальше кончика своего члена и пистолета. Я засажу тебя в клетку для обвиняемых вместо Собески и Переса. И на этот раз Бомпар не сможет спасти твою задницу!
Это ж надо, а он-то еще подумывал завести роман с этой горгоной… И дело не в том, что у него не было шансов, а в том, что Клаудию Мюллер заводила только ненависть. Или извращенная, вывихнутая любовь, как та, что она питала к Соб-Елдобу.
– Думаешь, я не навела о тебе справки? – спросила она, открывая дверь. – Или что я не поняла, как Бомпар прикрыла тебя в деле о…
Она не закончила фразу: Корсо схватил ее за горло, как курицу в птичнике.
– Слушай меня хорошенько, мещанка долбаная! – прошипел он, прижимая ее к дверному косяку. – Хочешь порыться в моем прошлом? Можешь не трудиться.
– Я…
Он понял, что едва не придушил ее, и тут же отпустил.
Она потерла горло, но не шевельнулась. Ждала продолжения.
– Когда мне было лет тринадцать-четырнадцать, – начал он, – я оказался в приемной семье в Нантере, в квартале Пабло Пикассо. Не совсем в твоем духе.
– Я знаю, что это.
– Откуда, из вечерних новостей? Я покатился по наклонной плоскости, связался с местной шпаной, сел на иглу, якшался с дилерами. Один из них оказался харизматичным типом. Чистый отморозок по имени Мамаша. Я ему приглянулся, наркоты он мне давал – сколько влезет. На самом деле он очень быстро превратил меня в секс-раба. Сначала для себя самого, а потом и для корешей. В его планах было сделать маленький бизнес на моей заднице.
Клаудия вернулась в квартиру. Ее лицо в полутьме прихожей сияло прозрачной бледностью.
Корсо протянул руку, она отпрянула, но коп просто закрыл дверь: соседям незачем было слушать его исповедь.
– Когда он начал пускать меня по кругу, я попытался сбежать. Тогда он запер меня в подвале, не давая ни грамма кокса. После многих дней, когда он зашел узнать, усвоил ли я урок, я выколол ему глаза отверткой и вдобавок пырнул семнадцать раз.
Лицо Клаудии, казалось, буквально мерцало в темноте.
– В то время Бомпар руководила одной из групп наркоотдела. Она следила за сетью, к которой принадлежал Мамаша. Она нашла меня в том подвале буквально в коросте от свернувшейся крови того гада. Я так оттуда и не ушел, оставался рядом с трупом три дня. Она вытащила меня из этой дыры, заставила получить аттестат и поджопниками запихнула в Школу полиции. Я стал одним из лучших копов управления, но, по сути, я все тот же убийца.
С Клаудии слетела вся ее самоуверенность. Видно было, как в простеганной парке ее бьет дрожь.
– По… почему ты мне все это рассказываешь?
– Ты хотела знать, что было между мной и Бомпар. В ту ночь мы похоронили Мамашу в промзоне рядом с Сеной. Можешь мне поверить, это рождает прочную связь.
– И ты не боишься, что я использую это против тебя?
Он снова открыл дверь, на его лицо вернулась улыбка, вернее, что-то вроде зловещего оскала черепа.
– Истек срок давности, моя милая. Не мне тебя учить.
Ее губы тоже свело мрачной усмешкой.
– В этом деле ты просто еще один психопат.
– С тобой нас уже на два больше.
79
– Ты действительно чертов прушник.
Восемь утра. Барби не стала торопиться со звонком.
