«Ну вот, — расстроился Игнатьев, — случилось те, чего я опасался. Отстояв Плевну и воодушевившись, турки теперь станут угрожать всей нашей армии и, таким образом, кампания затянется».
К сожалению, неудачная атака не насторожила главнокомандующего. Великий князь Николай Николаевич приказал Криденеру исправить ошибку и всем девятым корпусом, включая отряд Шильдера, атаковать Плевну. Разведку провели, но вновь не столь глубокую и доскональную, чтобы установить подлинную численность турецкого войска и выявить прорехи в обороне. Истинная величина гарнизона оставалась неизвестной. Одни агенты утверждали, что под началом Османа — паши находятся пятьдесят тысяч человек и семьдесят орудий, другие беззастенчиво клялись, что насчитали шестьдесят тысяч и сто восемнадцать орудий. Кого слушать, кому верить? Непонятно.
«Разведка это агентура. Всё остальное балаган», — расстроено думал Игнатьев.
Прошло несколько дней, и полковник Паренсов, отвечавший за военную разведку русской армии, сообщил главнокомандующему окончательные данные о численности турецких войск.
— Пехоты восемнадцать тысяч человек, конницы тысяча двести всадников, орудий — пятьдесят четыре.
Великий князь не усидел на месте и, пристукнув кулаком по штабной карте, которая лежала на столе, послал Криденеру приказ: «Покончить с делом при Плевне возможно скорее».
Перевес в силах был на нашей стороне. Пехота насчитывала двадцать восемь тысяч человек, кавалерия — три тысячи пятьсот сабель, артиллерия — сто семьдесят орудий, но, учитывая то, что окрестности Плевны были выгодны для обороны и что Осман-паша превратил город в неприступную крепость, барон Криденер сомневался в успехе сражения. Сомневался в ней и Николай Павлович, заговорив о предстоящем штурме со Скобелевым 1-ым.
— Потери будут, но если разгромить турецкие позиции артиллерией и атаковать со стороны Ловчи, перерезав все возможные пути отхода турок, то армия Осман-паши будет разбита.
— Мой Михаил того же мнения, — сказал Дмитрий Иванович, и брови его сблизились друг с другом. — Он предложил захватить Ловчу и, прежде чем идти на штурм, блокировать дорогу на Софию.
— Это предложение одобрено?
— Одобрено? — Скобелев 1-ый недовольно проворчал: — Оно осталось без внимания.
— Не может быть! — удивился Игнатьев, и Дмитрий Иванович упёрся в него взглядом, как бы пытаясь уяснить, не шутят ли над ним, затем с обидой в голосе промолвил: «Государем решено брать Плевну, значит, надо брать её», — таков был ответ на предложение, сделанное Михаилом. То есть, государю виднее, что брать сначала.
— Аномалия какая-то! — воскликнул Николай Павлович и с болезненной гримасой на лице грустно добавил: — Впрочем, аномалия у нас во многом, если не во всём. Издали манифест к болгарам — Бог весть зачем за подписью государя. Мусульмане на основании царского указа начинают возвращаться из лесов со своим скарбом и скотом. Их берут под караул, кормят, в дома не пускают и отправляют в Россию! Провоза не стоят, и против обещания царского!
— Говорят, спокойнее будет в крае и Черкасскому легче управлять, — ответил Скобелев с такой глухой досадой, как если бы ему подсунули фальшивую банкноту. — Та же бюрократия, что и на Кавказе, когда черкесов выпроваживали.
— Во всяком случае, не следовало компрометировать царского слова в глазах населения, — откликнулся Игнатьев и возмущённо предрёк: — Если такая безалаберщина, как теперь, будет продолжаться, то не мудрено, что лет через десять Болгария окрысится на нас.
С австрийским военным агентом Бертолсгеймом Николаю Павловичу пришлось серьёзно объясниться. Флигель-адъютант Франца-Иосифа I был недоволен тем, что в ставке русского царя стал часто появляться Катарджи — посол сербского князя Милана.
— Ваше сиятельство, — обратился Бертолсгейм к Игнатьеву с дикой претензией, — я настаиваю, чтобы вы давали мне отчёт о ваших разговорах с Катарджи. Мой император должен знать, что происходит между вами и Белградом.
— Сербы хотят начать войну, а мы их слушаем и только, — как о чём-то само собою разумеющемся и не подлежащем обсуждению, проговорил Николай Павлович. При этом он улыбнулся так, чтобы не в меру подозрительный австриец смог поскорее увериться в ошибочности своих вздорных домыслов: между Россией и Белградом нет тех особых отношений, что принято считать любовными. Во всяком случае, со стороны Петербурга не было ни малейшего следа какого-либо интереса к Сербии. Скорее, чувствовалась неприязнь, вызванная бесстыдством и наглостью Милана, берущего деньги взаймы лишь затем, чтобы оставить кредитора с носом.
Бертолсгейм, очень довольный своим положением и оттого излишне настороженный ко всем, кто проявлял, на его взгляд, неуважение к законным интересам Австрии, напротив, был уверен в том, что у России с Сербией наметился альянс.
— Вы должны сделать всё, чтобы не дать сербам возобновить войну с Турцией, поскольку это беспокоит Австрию!
«Вот избаловали как!» — воскликнул про себя Игнатьев и резко осадил австрийца.
— Я не привык подчиняться никаким иностранным агентам, а тем более, их требованиям. С Австро-Венгрии довольно и того, что мы таскаем для неё каштаны из огня! Лучшим доказательством того, что мы бережём сверх всякой меры интересы Вены, служит то, что мы пренебрегли румынскими и сербскими диверсиями, которые могли бы оттянуть от нас хотя бы часть турецких войск.
— Но вы ведь переправились через Дунай без их диверсий, — напористо заметил Бертолсгейм.
— Зато мы имеем теперь семьдесят тысяч турок в Плевне и остановлены в движении, — сказал Николай Павлович австрийцу, чувствуя, что покривит душой, если не пошлёт того, хотя бы про себя, ко всем чертям. «Нет, в самом деле, — думал он, — нельзя же вечно злоупотреблять рыцарством государя, на которое любят ссылаться австрийцы, и детским великодушием России, чтобы заставлять нас проливать кровь и тратиться, пренебрегая в угоду иностранцам, ничего для нас не делающим, всеми естественными нашими союзниками, всеми изломами нашей истории, топографией и географией. Иными словами, всем тем, чем наделил Россию Господь Бог с тех пор, как русский люд крестился, и чем она до сих пор не научилась владеть!
Бертолсгейм цинично усмехнулся, как бы говоря тем самым, что, кроме собственных радостей, на свете есть ещё чужие незадачи.
— Императору Францу-Иосифу I будет приятно, если сербы и румыны останутся в эту кампанию без дела. Вместо них Россия может привести ещё сто тысяч человек, ей это ничего не стоит!
«А вот хрен вам в сумку»! — припомнил слова Дмитрия Игнатьев, но въевшаяся в кровь привычка смягчать и округлять грубые фразы, заставила сказать нечто иное: — Покорнейше благодарю! Русский солдат — не пушечное мясо. У нас с вами положение неравное. Вы принимаете нас за наивных людей, которые привыкли быть обманутыми. Это — злоупотребление нашей доброй волей. Мы будем честно выполнять невыгодные для нас обязательства, которые заключили с вами в Рейхштадте и Вене, но не требуйте от нас ничего сверх этого. Во всяком случае, — добавил он сурово, — я не тот, кто поможет вам добиться чего-либо большего. Я говорил графу Андраши, что он чересчур ловок. Удовлетворитесь полученным.
