После небольших дебатов решено было назначить начальником западного отряда генерала Зотова, бравшего штурмом Ведено, резиденцию Шамиля, ускорить ход инженерных работ, более тщательно проводить рекогносцировки, лучше выбирать места для батарей и, наконец, сошлись на том, что надо вызвать из России весь гвардейский корпус.
У Игнатьева и руки опустились, и слёзы брызнули из глаз, когда ему стало известно о неудачном штурме Плевно. «Мы снова отбиты и биты нещадно», — весь день вертелось у него в мозгу.
— Вы похожи на человека, утопившего ведро в колодце в тот самый момент, когда его дом загорелся, — сказал ему Нелидов, когда они повстречались в столовой.
В глубине души Игнатьев понимал, что присутствие государя становится всё более неуместным и стеснительным для армии. Не было в Александре II той энергии и целеустремлённости, которые восхищают слабых, и страшат сильных, опасающихся за своё могущество. Внутри кипело, но исправить, изменить что-либо Николай Павлович не мог. Не в его власти это было. Он хорошо знал сановную челядь с её бесстыдной лестью, подлым раболепием, корыстолюбием и тупостью, лишающими возможности трезво видеть жизнь и здраво рассуждать. Потакая каждому капризу монарха, придворные шуты и лицемеры вселяли в него излишнее самомнение и вредное упрямство. А вернись государь в Петербург, было бы куда как хорошо. Все бы внутренне раскрепостились, чаще собирались на совет и, не пытаясь угодить царю, действовали слаженно и чётко. Ведь взять тех же штабистов! Они знают, сколько нужно лошадей для перевозки осадных орудий из Никополя до Плевны, но и слыхом не слыхивали, что у этих лошадей есть брюхи, требующие фуража, овса и сена. И ездовых надо кормить, не только пушкарей.
«Впрочем, — размышлял Игнатьев, лёжа у себя в палатке, — надо свыкаться с недостатками, присущими более или менее каждому человеку, стараясь избавить себя от дурных качеств».
Екатерина Леонидовна писала ему регулярно, сообщала о здоровье детей и о делах в имении. Он на расстоянии давал советы по ведению хозяйства и освещал военные события.
После второй неудачи под Плевной весь план действий нашей армии подвергся коренному пересмотру. Гурко отошёл в Балканы, оставив Казанлык и поручив болгар попечению местных турок. Войска остались в оборонительном положении, дожидаясь подкрепления. Александр II пожелал держать царскую квартиру в Беле, которую Игнатьев переименовал в «Грязи» из-за массы нечистот и всевозможной дряни. В разговоре с Боткиным Николай Павлович сказал: — Бывают два способа действий: один медленный, систематический, но прочный. Другой — быстрый, решительный, но без риска. Главнокомандующий ухитрился соединить недостатки обоих способов. Мы действуем постоянно необдуманно, неосмотрительно и медленно. Солдаты великолепные, но главные начальники плохие. Общее распоряжение, как боевое, так, в особенности, и хозяйственное, никуда не годится. Лишь Скобелев 2-й и Драгомиров внушают к себе доверие своими боевыми качествами. А многие корпусные и дивизионные командиры уже нравственно осуждены. Бездействие генерала Крылова позволило Осману-паше запастись провизией и боеприпасами не на неделю, не на месяц, на два месяца, — выбросил вперёд два своих пальца Игнатьев, и это выглядело больше, чем упрёком.
— Я вас прекрасно понимаю, — живо отозвался Боткин. — Всякая неудача должна позором ложиться на тех, кто проявил преступную халатность и не сумел воспользоваться доблестью и силой русского воина.
— Пока шли вперёд и надеялись на скорую победу, войска были бодры.
— И удивительно здоровы! — с неподдельным восхищением сказал Сергей Петрович и глаза его за линзами очков, как будто распахнулись настежь. — А теперь стоянка, плохой корм и вредные условия, хотя бы тот же зной и мухи, начинают увеличивать число больных. В основном страдают лихорадкой и поносом.
— На его месте императора я бы не вытерпел и сам повёл войска, приняв командование, — честно признался Игнатьев.
— Да нет, — возразил Сергей Петрович, — всего лучше его величеству отъехать в Петербург, удалившись на месяц из армии. Ведь с нашей стороны, насколько я могу судить, ничего решительного до тех пор предпринято не будет. Армия ждёт подкреплений.
Николай Павлович в раздумье склонил голову, немного подкрутил усы и вновь поднял глаза.
— Сергей Петрович, — обратился он к лейб-медику, давая тому возможность вникнуть в вопрос по существу, — всё дело в том, что впереди зима. В главной квартире, кажется, забыли, что на Балканах в сентябре выпадет снег. Переходить их будет трудно. Даже очень.
Глава XIV
На другой день Игнатьева стало знобить. В висках стучало, сердце бухало, как после быстрого подъёма в гору. «Значит, прилив к голове, — сразу подумал он, — был первым приступом назойливой, несносной, местной лихорадки». Несмотря на слабость, Николай Павлович решил пересилить болезнь: отходиться, принимая в то же время aconit вместе с ipeca. До полудня он держался, а потом сильный жар сбил его с ног. Пульс дошёл до ста. Его осмотрел Боткин и уложил в постель.
— Температура за сорок, пульс — сто двадцать. Пароксизм может быть долгим, поэтому я назначаю вам хинин и никакого aconita!
Сергей Петрович прибегал к Игнатьеву по пять раз на день и просил не озабочивать себя политикой. Позже он сказал, что Николай Павлович бредил, в полный голос разговаривал с царём, главнокомандующим, военным министром и Адлербергом, выявляя ошибки, предупреждая о последствиях и указывая на способы действия.
Хотя Боткин ревниво оберегал Игнатьева от посетителей, не пуская к нему никого, пока был жар, все выказали больному большое участие.
Все товарищи генерал-адъютанты, свита его величества и «константинопольцы навещали Николая Павловича, но им было запрещено толковать с ним о положении дел. Адлерберг, Суворов, Милютин заходили к нему неоднократно. И, наконец, в три часа дня, когда Николай Павлович вздремнул, его посетил государь. Игнатьеву даже помстилось, что он снова бредит.
— Ваше величество, да Вы ли это? Боткин говорит, что я во сне толковал с Вами и великим князем Николаем Николаевичем.
— Я, я, — с улыбкой подтвердил Александр II, сел около постели и долго беседовал, встав лишь тогда, когда Игнатьев начал с жаром говорить о необходимости выйти из сложившегося положения и о том, что Кавказ — подвздошина России. — Кавказ надо беречь! И всем, кто тянется к нему, нужно давать по рукам. Сначала по рукам, а потом под зад коленом.
— Вижу, что я растревожил тебя, — сказал государь, поднимаясь со стула, — успокойся и думай лишь о собственном здоровье. Набирайся поскорее сил. Господь милостив — всё поправится.
От этих благожелательных слов в болгарской хате, куда поместили Николая Павловича на время болезни, как бы сразу просияло, и он тотчас по уходу его величества написал письмо родителям.
Спустя четыре дня, Боткин осмотрел Игнатьева, поздравил, что селезёнка и печень не увеличены, и выразил уверенность, что лихорадка больше не вернётся.
