— Теперь лучше этого не делать, — проворчал главнокомандующий. — Как бы войну не спровоцировать.
— Спаситель утишил бурю на Генисаретском озере, и спросил учеников: «Где вера ваша?» — назидательно сказал Николай Павлович, и великий князь обескуражено примолк. Игнатьев тотчас усилил нажим: — Ваше высочество, вы позабыли старинное правило: «Сначала зануздай, а после растреножь». А вы, не зануздав султана, развязали ему руки. Говоря языком музыкантов, наше перемирие это всего лишь небольшая оратория для хора и оркестра. Мы должны войти в Константинополь. Не в Стамбул, а именно в Царьград. Войти, во что бы то ни стало. Это наша историческая миссия. Завтра вся Россия будет здесь, и никакая Англия с нами не справится.
— Но у них огромный флот!
Николай Павлович отмёл и этот довод.
— Мы знаем, как воюют англичане: обстреливают сушу с моря и высаживают свой десант, в противном случае уходят.
— Турки стягивают силы, укрепляют оборону.
— Я не верю в яростное сопротивление османов и вот почему, — сказал Игнатьев. — Они столько совершили злодеяний, столько выпустили крови из своих несчастных жертв, что хмель, ударивший им в голову, наряду с её солоноватым привкусом, размыл и подточил их стойкость. Отныне турки не способны к длительной отчаянной борьбе. Мы это видим всякий раз, как только смело и решительно вступаем в бой с одним-единственным желанием: как можно скорее разгромить оборону Стамбула и заставить Порту признать нашу победу.
— Я дал слово офицера, пообещал брату не занимать Галлиполи.
— Ваше высочество, — продолжал настаивать Николай Павлович на возобновлении движения вперёд русского войска, — если композитор не доведёт до конца инструментовку пьесы, разве она готова к исполнению? Можно как угодно хорошо изобразить на полотне одежду человека, но если живописец не поймает сходства, не передаст его черты и не напишет самое главное — глаза, оставив глазницы пустыми, о каком портрете может идти речь? Вот так и наше перемирие. Полумеры приведут нас к краху. Перемирие это не мир. Это перерыв в войне, время чистки ружей и уборки трупов. Наши солдаты на закорках принесут войну в Россию, вот увидите. Попомните меня.
— А если вам удастся заключить мир на выгодных для нас условиях? — со слабою надеждой в голосе спросил великий князь.
— Вы сами знаете, что этого не будет, — прямо ответил Игнатьев. — Почувствовав, что и на этот раз всё совершается под её наглую диктовку, Англия в своём презрении к нам, и для острастки остальных, сделает всё, чтобы камня на камне не оставить от нашей дипломатической постройки, выставив русско-турецкий договор в самом неприглядном виде. Как яростная клевета и зависть всегда сопровождают талантливую личность, наметившую себе цель, которая обычным людям кажется недостижимой, так и политика британского правительства повисла у нас на «хвосте», забыв о том, что русский конь может лягнуть, и лягнуть так, что мозги вылетят.
Тотчас после этого разговора между Александром II и Абдул-Хамидом произошёл обмен экстренными телеграммами относительно ввода русских войск в Константинополь.
Через два дня, в субботу, четыре английских броненосца, входившие в эскадру адмирала Горнби, бросили якорь у Принцевых островов.
Политическая атмосфера накалилась.
В воскресенье главнокомандующий собрал совет. Кроме него, присутствовали Непокойчицкий, Игнатьев и Нелидов. Результатом этого совещания была шифрованная телеграмма великого князя государю: «Сейчас заявил Савфету, который немедленно послал с нашим драгоманом Ону в Константинополь Порте мои следующие предложения: в виду переполнения Царьграда бежавшими переселенцами и страшной болезненности в столице, — занять отрядом в десять тысяч человек не самый город, но Сан-Стефано на берегу Мраморного моря, Кучук-Чекмедже, и ближайшие деревни, и казармы. В первое место перееду сам, где будут продолжаться переговоры, которые в Андрианополе затрудняются большим расстоянием. Из Сан-Стефано, составляющего предместье Константинополя, будет мне возможно следить за английским флотом. Есть надежда на принятие Портою этого моего решения».
После совещания главнокомандующий угостил всех устрицами и артишоками, затем принесли чай. Шла оживлённая беседа, предметом которой была наглость англичан. Все дали волю накопившемуся против англичан озлоблению.
— Англия тщеславна, любопытна, подозрительна и неоправданно ревнива, — заключил Игнатьев и прибавил: — в этом Австрия похожа на неё.
— Британец серчает, что русский крепчает, — в рифму сказал князь Церетелев, а великий князь возмущённо заметил, что там, где русские знамёна, там и английский флот. Поглощённый своим возмущением, он сообщил присутствующим, что по тону последней телеграммы государя видно, что он крайне раздражён английским вероломством.
— Мой брат поверил обещаниям английской королевы не посылать свой флот в Босфор, если мы не займём Галлиполи и остановим наступление армии, которая могла двигаться по Турции практически без выстрела, а его, как маленького, обвели вокруг пальца.
— Мне понятно раздражение царя, — сказал Николай Павлович, убеждаясь в правоте своих претензий, высказанных в адрес великого князя по поводу скоропалительного перемирия, и в то же время, как бы отвечая Горчакову, — обидно чувствовать себя последним тюфяком, которого все водят за нос. А теперь, по заключении мира, англичане прислали эскадру, вошли в Мраморное море и лицемерно диктуют: «Мы слово держим, в Босфор не входим; поэтому и вы не имеете права вступать в Константинополь».
— Всё перевернули с ног на голову! — с жаром произнёс великий князь, отделяя чувство собственной вины за преждевременное перемирие от наглых притязаний англичан. — Он пристукнул кулаком по подлокотнику и, очарованный собственным пылом, негодующе воскликнул: — Надо быть настоящим шулером, чтобы придумать такую подтасовку!
— Англия привыкла банковать, имея лишнего туза в колоде, а вообще, ей нравится разделять общество с теми, кому она может досаждать без опаски ответных уколов, — отозвался на его гневную тираду Игнатьев и, чтобы хоть чем-нибудь ответить англичанам, придумал компромисс: надо занять Сан-Стефано.
Никто из вояк в главной квартире не знал о таком предместье Константинополя, и великий князь, осмотрев это чудное местечко на берегу моря, был очень доволен изобретательностью Николая Павловича.
— Здесь всё равно, что в Константинополе, — воскликнул он, разглядывая в полевой бинокль турецкую столицу, — а между тем подлым британцам и придраться не к чему. Надо будет ввести в Сан-Стефано лейб-гвардии Преображенский и Семёновский полки. Пусть полюбуются на море.
— И на английскую эскадру, — подпустил шпильку Николай Павлович.
Погода была чудная, весенняя, и вдалеке на горизонте отчётливо были видны четыре грозных силуэта боевых британских кораблей.
Когда Игнатьев и великий князь вернулись в Андрианополь, пришло секретное известие, что адмирал Горнби уже побывал в Константинополе. Что он там делал, наш агент не сообщал.
