Катарджи, конечно же, всё помнил, но сделал вид, что страшно оскорблён.
Садуллах-бей, которому казалось, что Турцию грабят средь белого дня, вскипел и высек искру взглядом.
— Вы нас уже почти лишили европейских областей, оставьте нас в покое, по крайней мере, в Азии. — Он явно повторял слова английского премьер-министра Бенджамина Дизраэли, который в свою очередь ссылался на константинопольских евреев, на всех углах и перекрёстках утверждавших, что армяне в султанской империи живут лучше коренных турок. Этой же точки зрения придерживался и Абдул-Хамид II.
Игнатьев давно понял механику международных переговоров: нужно больше запросить, чтобы бы было с чего сбавлять. Исходя из этого, он хотел ввести в текст русско-турецкого трактата секретную статью, обязывавшую обе стороны считать подписанный акт неизменным как в полном своём составе, так и по каждой отдельной статье, и требовавшую отстаивания его перед другими государствами, но Горчаков не поддержал его.
«Не переступайте за инструкции», — гласила его телеграмма. А ещё светлейший сообщал, что «разграничение между Сербией и Черногорией… это один из щекотливых вопросов между нами и Австрией».
Когда-то «русский» канцлер Нессельроде плясал под дудку австрийца Меттерниха, теперь Горчаков чувствовал себя весьма комфортно в роли покорного слуги всё той же Австрии. Не много ли чести для Габсбургов?
— Я изнемогаю в территориальных спорах вовсе не с турками, что было бы вполне логично; нет, я устаю от препирательств с Горчаковым, Шуваловым и Андраши, — пожаловался Николай Павлович молодому Скобелеву, которому хотелось знать, как движутся переговоры. — Эта троица мне спуску не даёт. Нет, право слово, лучше с турками дружить, чем с австрияками. Про немцев я уже не говорю. Сильная Германия — угроза для нас в будущем. Да и вообще, — сказал Игнатьев без тени иронии, — в Турции добрых людей больше, чем в Европе. Они хоть в Бога верят.
— А Европа доверяет лишь себе, своим стяжательским инстинктам, — согласился с ним Михаил Дмитриевич. Его негодованию на всех тех, кто помешал русским войскам войти в Стамбул, казалось, не было предела. «Вот Царства Русского заветные границы», — указывая на столицу Порты, цитировал он Тютчева, и лицо его при этом каменело. — Имей мы сейчас достаточно сильный флот, Англия бы не грозила нам войной, умылась бы и поплелась назад — кильватерной колонной — восвояси.
— Когда ты со щитом, и меч острее кажется, — со вздохом произнёс Игнатьев.
В один из дней в переговоры вклинился Мехмед Али и с порога заявил, что Порта не может пожертвовать албанцами, так как тут речь идёт о будущности турецкой империи и о чести самого султана. Разгорячившись, он повысил голос, но Николай Павлович, встав со своего места, посоветовал ему не волноваться.
— Я очень рад был случаю поближе познакомиться с вами, как с доблестным военачальником, но мне нет никакого дела до вашего образа мыслей. Вы всего лишь маршал, но не уполномоченный султана.
Слова эти, произнесённые учтивым, но довольно твёрдым тоном, смутили самоуверенного Мехмеда Али, но он всё же попытался возражать.
— Извините. Я действительно не уполномочен, но как главнокомандующий…
Чтобы не вступать в полемику и положить конец ненужным препирательствам, Игнатьев упредил его чеканно-выверенной фразой.
— Как любой военный человек, вы можете просить аудиенции у главнокомандующего русской армией великого князя Николая Николаевича, который располагает достаточными средствами, чтобы образумить вас без лишних слов. — Николай Павлович сжимал и разжимал правую руку, словно унимал желание заехать Мехмеду Али в ухо. — Наши войска настроены решительно, вооружены с избытком; стоит мне сказать, и они завтра же войдут в Стамбул! — Отвернувшись от турецкого военачальника, он впервые притворился человеком, потерявшим всякое терпение. Лицо окаменело так, что хоть ножи точи о скулы.
Савфет-паша и Садуллах-бей никак не ожидали такого исхода переговоров, и с упрёком попытались осадить Мехмеда Али, но было уже поздно: Игнатьев и Нелидов вышли из переговорной комнаты. Вслед за ними кинулся армянин Серкиз-бей, секретарь Савфета-паши и начальник канцелярии министерства иностранных дел Турции, умоляя их вернуться. Вскоре к нему присоединился и сам Мехмед Али, побледневший и униженно-растерянный.
Не обращая на них никакого внимания, Николай Павлович с Нелидовым направились к великому князю. Войдя в дом, они узнали, что главнокомандующий, несмотря на одиннадцатый час дня, всё ещё находится в постели. Игнатьев прошёл в спальню, и попросил извинить его за столь ранний визит.
— В чём дело? — встревожился главнокомандующий и его брови поползли вверх. — Что-то случилось?
— Да! — кивнул Николай Павлович и заявил, что переговоры прерваны и завтра же, семнадцатого февраля, можно занимать высоты над Босфором и Константинополем. — В срыве мирных переговоров повинны сами турки.
— Каким образом?
— Своей бестактностью.
Великий князь заволновался.
— Ты с ума сошёл! Это же новая война. Но теперь уже с Англией.
Одеваясь, он кликнул Непокойчицкого, бывшего в одной из соседних комнат, и с негодованием сообщил, что переговоры прерваны и что Игнатьев предлагает в эту же ночь двинуть войска на Стамбул.
— Можно и днём, — сказал Николай Павлович. — Настало время исправить ошибку.
— Но снабжение войск продовольствием находится в руках иностранных подрядчиков! — запаниковал главнокомандующий, застёгивая свой мундир.
— А из Одессы? Из того же Севастополя? — стал подсказывать Игнатьев, желая ободрить его. — Ужели не найдём, где взять?
— Англичане пройдут через Босфор, и тогда морскому сообщению придёт конец, — возразил великий князь, одевшись и выходя в гостиную. — К тому же, ожидается фронтальное сопротивление турок, которое может быть значительным.
— А правый фланг может подвергнуться угрозе нападения со стороны Галлиполи и Булаирских укреплений, где уже собраны турецкие войска, — предупреждающе заметил Непокойчицкий, и лицо его приобрело всё тот же полусонный вид.
— Дождались! — воскликнул Игнатьев, чувствуя, что снова закипает. Говорил он горячо, напористо, почти не выбирая выражений. Да и о каком расшаркивании может идти речь, когда последний шаг к заветной цели тебе не дают сделать? — Лондон всегда хлопал в ладоши, когда Россия хлопала ушами.
Нелидов смотрел на него, как бы предостерегая от заведомо критических оценок.
— Нельзя сбрасывать со счетов и английский десант, — срывающимся от волнения голосом проговорил великий князь и обвёл присутствующих взглядом, как бы ища у них поддержки. Было видно, что он колеблется.
— Выходит так, что мы сдаём нашу победу англичанам? — воззрился на него Николай Павлович, всем своим видом показывая, что убить его можно, но склонить на путь предательства нельзя. — Если вы это предвидели, зачем схватились с Турцией? Спросите у любого русского солдата, и он вам ответит: «Знамён не сдавать, победой дорожить, славой гордиться!». — А мы своё лицо, как говорят китайцы, бросаем псу под хвост! Или не на страх врагам жив православный царь?
