Высокий, статный, крепкого телосложения, с оживлённым выражением лица и тёмно-карими глазами, в которых всякий мог увидеть добрый нрав и редкий ум, Николай Павлович чувствовал себя просто переполненным любовью; будь обстановка менее официальной, не столь торжественно-помпезной, он каждого бы заключил в объятия и дружески расцеловал. Во-первых, многих он когда-то лично принимал на службу, приводил к дипломатической присяге, воспринимал как близких, по-семейному родных людей, а во-вторых, он привык поступать так, как диктовало ему сердце, сокровенные уголки которого были до краёв заполнены сейчас весёлостью и благодушием. Поэтому, охотно пожимая руки своим дипломатам и вежливо раскланиваясь с их миловидными жёнами, он надеялся на сердечное взаимопонимание всех членов миссии, которых он всемерно уважал за их нелёгкий «закордонный» труд. Это уважение читались на его лице даже при самом беглом взгляде.
Николай Павлович уже бывал в Константинополе: последний раз в июле шестьдесят первого года, когда от имени правительства поздравлял Абдул-Азиза с восшествием на престол, поэтому не стал тратить время на разглядывание окрестностей, а сразу же попросил Николая Дмитриевича Макеева, первого драгомана посольства, набросать психологический портрет Абдул-Азиза.
— Хотя бы в основных чертах.
Николай Дмитриевич сказал, что султану нравится не резкое, а мягкое произношение: Азис.
— И каков он? По воспитанию, по склонностям, по своим взглядам?
— В чём-то он похож на умершего брата Абдул-Меджида I, но в очень малой степени. Скорее, он его антипод. Судите сами. Воспитывался евнухами и учителями ислама — туркменами из Бухары и Самарканда.
— Это уже многое значит, — заметил Игнатьев.
— Конечно, — согласно кивнул драгоман. — Особенно, если учесть, что при дворе османов всегда толклись бухарские евреи, нарочно принимавшие ислам.
— В Испании они католики, в Англии протестанты, а в России православные.
Николай Дмитриевич кивнул и вновь заговорил.
— Образование Абдул-Азис получил восточное.
— В смысле, арабское? — желая уточнения, спросил Николай Павлович и предложил драгоману сельтерской воды. Тот с благодарностью выпил, промокнул губы платком и зажал его в руке.
— Ни арабское, ни персидское, а туркмено-монгольское, как все древние ханы.
— Чингизиды?
— Они самые, завоеватели, — с ноткой иронии в голосе уточнил Макеев. — Главным в его воспитании были джигитовка и гимнастика. Насколько мне известно, его по сей день окружают горские джигиты и пехлеваны — силачи. В отрочестве он любил возиться с дикими зверями в дворцовом зверинце, обожал птиц, которых у него было великое множество, со всех концов света. Предметом его забот являлся бой петухов, гусей и других птиц. Часто для потехи он отсекал дамасской саблей ноги у дерущихся кочетов и хохотал до колик в животе, глядя на их кувыркание.
— Задатки настоящего тирана, — заключил Игнатьев и недовольно повёл головой. — Свирепый тип.
— От него можно ждать чего угодно, — предупредил драгоман. — Любой фортель может выкинуть. Это у него наследственное, от отца. Тот в ярости был просто страшен. Ударом кулака сбивал с ног виноватого, вспрыгивал на него и топтал до посинения. Ещё и шпорами терзал, пытаясь ослепить. Султан Абдул-Азис в него, он деспот по натуре.
К концу беседы Игнатьев уяснил для себя основной принцип правления османов: «Я так хочу и так должно быть».
Глава III
Затем он уединился в своём кабинете с военным атташе посольства полковником Генерального штаба Виктором Антоновичем Франкини, поговорил с ним о сугубо секретных делах и, глянув на часы, пригласил его к обеду.
— Прошу ко мне.
Они прошли в небольшую гостиную, в которой за общим, великолепно сервированным столом, уже сидели многие чины посольства.
Николай Павлович всегда был радушным хозяином и щедрым хлебосолом, искренно считая, что нельзя всё время быть в мундире, застёгнутом на все пуговицы. Человек лишь тогда и хорош, когда умеет радоваться людям и в меру сил своих творить добро.
Во время обеда Новиков предупредил его о том, что английский посол сэр Генри Бульвер-Литтон на днях должен прибыть в Стамбул, возвращаясь из отпуска, а вот французский посланник, маркиз де Мустье, умный, способный, но и склочный донельзя, уже прервал свой отдых и вернулся к служебным делам.
— Человек он лживый, страстный, с непомерным воображением и самолюбием, — перечислял свойства характера французского коллеги Евгений Петрович и для большей убедительности загибал пальцы на левой руке. — Общаться с ним неимоверно трудно.
— Спасибо за подсказку, — поблагодарил его Игнатьев. — Теперь я буду знать, что он человек жёлчный и недоброжелательный.
— Сплетник и завистник, каких мало. Прирождённый интриган, — добавил Новиков.
— Насколько мне известно, — сказал Николай Павлович, переходя от личностных оценок маркиза де Мустье к дипломатическим проблемам, — Франция старается затянуть нас временно в свои объятия, заигрывает с нами, но вовсе не для того, чтобы быть в союзе с нами, а только чтобы возбудить ревность Англии и Австрии. Ей хочется понудить их, в особенности первую, был податливее на свои предложения. Наполеон III надеется, что сблизившись с Британией и пощипав Австрию, он поднимет Польский вопрос и затеет с нами драку.
— Упаси Бог! — воскликнул второй драгоман Михаил Константинович Ону, женившийся недавно на племяннице старшего советника МИДа барона Жомини и сблизившийся таким образом с теснейшим горчаковским окружением. — Этого нам только не хватало!
— В самом деле! — переводя его реплику в шутку, рассмеялся Игнатьев. — Мало того, что нам предстоит реконструкция летней резиденции, так мы ещё должны вести ремонт основного здания в Константинополе. — Он покачал головой и с явным огорчением заметил: — Крыша течёт, чердак вот-вот обрушится, своды треснули. Когда идёшь по коридору, пол ходуном ходит.
— Это только наверху, на третьем этаже, — поспешил оправдаться Евгений Петрович. — А трещины в стене легко замазать.
— Вот именно, замазать, — с неудовольствием откликнулся Николай Павлович. — Большая зала остаётся неотделанной, куда ни глянешь — горы мусора. А мы намерены в день Тезоименитства Государя Императора дать первый русский бал!
Новиков пристыжено молчал. Лицо его мгновенно изменилось, налилось краской, словно его охватило чувство крайней досады за то, что он ждал похвалы, а дождался нагоняя. Глядя на него и вспоминая присланные им отчёты о проводимом во дворце ремонте, Игнатьев неодобрительно хмыкнул. — А сколько толков в Петербурге о чудесном помещении Посольства! Сколько «ахов»! — Он помолчал и, не желая уязвлять более самолюбие своего нерасторопного предшественника, обратился к Эммануилу Яковлевичу Аргиропуло, первому драгоману посольства. — Вы что-то хотели спросить?
— Да, Ваше высокопревосходительство, — подтвердил тот. — Здесь поговаривают, что Кавказский Наместник хочет выселить в Турцию черкесов, убыхов, абадзехов, гоев, и всех незамирившихся горцев. Вам об этом что-нибудь известно?
