— Не будь я потомственным аристократом, право слово, с удовольствием бы стал актёром, — не раз говорил он Игнатьеву. — Низость поднимает высоко. Моя истинная страсть направлена на то, чтобы изображать на сцене чуждую мне жизнь, которую Вы вправе презирать. Впрочем, переживать злословие, чревоугодие и сытость, я могу и так, без театральных подмостков, находясь в ранге королевского посланника, который с каждым годом всё острее сознаёт, что жизнь лепит нас под самоё себя, чтобы затем освободить нас от своей опеки. Грустно…
Вот, каково, по сути дела, окружение Николая Павловича, та «ярмарка тщеславия», в пёстрой толпе которой можно увидеть и его физиогномию. Ведь он по сану — человек публичный. Иными словами, кто тебя окружает, таков ты и сам. Люди, словно зеркала, отражают друг друга. Но есть ведь и кривые зеркала, пугался он своих полночных мыслей. Особо много их в политике. Увы! И в русской тоже. Патриоты выглядят, как прокажённые в глазах космополитов, ибо народоправие, самодержавие, под гнётом банковского капитала перерождается в абсурд. В сплошное лицемерие и всеми видимый обман. Ложь подменяет всё и вся, так как «избранникам» народа нужна власть, а не народ. Вседозволенность и безответственность. Одна надежда, что « …и последние станут первыми». Европе не дано понять, что русский человек — споручник государства, а никакой не гражданин. Граждане бывают у республик, а Россия никакая не республика. Она империя — и точка. Республики принадлежат людям, а Россия — Господу Богу нашему Иисусу Христу. Вот почему исконно русский человек, по сути дела, не философ. Он мудрец. А мудрость почитается народами всех рас и всех религий. Как воздух, как вода, как сама жизнь. В отличие от глупости, которая не замечает своих свойств, зато калечит всё, что кажется ей вздорным и враждебно непонятным. Не чуя самоё себя, она готова проломить башку любому, кто имеет нечто, отличительное от неё. Но более всего она не терпит силу мысли, силу духа, точно так же, как мелкий чинуша, какой-нибудь уездный стрекулист, ненавидит всякого, в ком видит дельную и честную натуру. Это она, глупость, устами либералов утверждает, что смерть монархов и «гражданские свободы» — верное лекарство от предубеждения «неразвитых» умов. Это они, либералы, готовы заявить во всеуслышание о господстве мёртвых над живыми, подменяя социальные просчёты мнимой проблемой отцов и детей. Пытаясь разорвать связь поколений и тем самым нанести урон общественной морали, им нужно ввергнуть в хаос русское самосознание с его извечной тягой к традиционному мироустройству в границах российской империи с её престолом, державой и скипетром. Норовя украсть у народа его историческую и религиозную память, господа марксисты (с бомбой под полой и револьвером под мышкой), лицемерно рассуждают о всеобщем равенстве и братстве, как незыблемой основе человеческого счастья, напрочь забывая слова Библии: «Человек рождается на страдание, как искры, чтобы устремляться вверх». Так о каком «земном рае», о какой социальной справедливости» может идти речь, если люди, ублажая тело, разучились говорить с Творцом? Счастье это когда мы ощущаем себя частью Бога, а Рай это неведение зла. Он остался у младенцев, да, может, ещё у ягнят.
Игнатьев хотел спать, глаза его слипались, но мысли текли и текли, и он никак не мог избавиться от них: перегородить русло. Не зря говорят, что настоящий дипломат должен работать двадцать четыре часа в сутки, так как всегда найдётся тот, кто предпочтёт работать больше. Этому он научился у британцев. Они служаки прирождённые, как немцы: саксонцы, перебравшиеся в Англию. И точно так же, как британцы, он никогда не терял головы, хотя натура у него излишне пылкая. В этом легко убедился полковник Зелёный, занимавшийся «в свободное от работы время» поиском армянского Протокола.
— Ваше высокопревосходительство, — поинтересовался он два дня назад, плотно прикрывая за собою дверь игнатьевского кабинета, — скажите, что мне делать, если за этот тайный документ с нами поведут открытую войну?
— Даже, если мы получим по зубам, ударом на удар не отвечайте, — после короткого раздумья ответил на его вопрос Николай Павлович. — Противник, он ведь тоже не дурак! Поймёт, что мы не в салочки играем.
— Стало быть, махнём рукой?
— Нет, не махнём. Разумнее поступим.
— Каким образом?
— Отступим — и всё образуется.
— Само собой?
— Само собой.
Александр Семёнович понял его. Как разведчик он знал: даже если слежки нет, следы нужно запутать. Запутать так, чтоб никакой ищейке не увязаться за ним. Не унюхать. Да и вообще, если кур и цыплят крадут совы, их лучше содержать под сеткой.
Глава IV
Хочешь, не хочешь, а время всегда течёт по одному руслу — от истока к устью, в одну и ту же неизведанную даль, и только Божий промысел и человеческая память способны останавливать его, и, зачастую, по какому-то наитию, изменять его незримое течение и поворачивать стремнину вспять.
Получив уведомление о том, что Абдул-Азис примет его в своём дворце, Николай Павлович тщательно оделся, сел в посольский экипаж и отправился на встречу с падишахом.
— Женщине не трудно быть наложницей, трудно быть женой, — сказал Абдул-Азис в конце их прошлой встречи, коснувшись крайне щекотливой темы. При этом он втянул голову в плечи и приобрёл вид нахохлившегося под дождём ястреба.
— Это наверно оттого, что мужчины любят независимость, — предположил тогда Игнатьев, — а женщинам это не нравится. Они не понимают, что цена мужской свободы очень высока.
— Аллах не зря завещал женщине держаться мужа, — хмуро произнёс Абдул-Азис, изрекая восточную мудрость. — Ей надо ввериться судьбе, рожать детей и ни о чём не сожалеть.
— Потому что в этой жизни за всё надо платить, — сказал Игнатьев, неожиданно подумав, что ни за кем в Турции так не следят, как за султаном и его жёнами. — Так или иначе, но расплачиваться.
Когда он подъехал к величественному дворцу на набережной Долмабахче, там уже было много карет и экипажей. Главный везир Махмуд Недим-паша встретил его с улыбкой на строгом холёном лице.
— Владыка Порты ждёт Вас.
— Как он сегодня настроен? — первым делом поинтересовался Николай Павлович, приученный к тому, что правитель османской империи мог быть и злым, и мрачным, и каким угодно: надменным, хитрым, угрожающе-гневливым. Сам же Игнатьев чаще всего выглядел весёлым, бодрым, добродушным, хорошо помня о том, что «умный примиряет, глупый ссорится».
— Незлобиво, — ответил великий везир.
Так оно и оказалось. После взаимного приветствия, Абдул-Азис первым представил ему своего сына Изеддина, которого страстно желал сделать падишахом в обход остальных претендентов, нарушив тем самым закон Порты о престолонаследии.
Игнатьев тотчас пообещал организовать личную встречу двух императоров: Абдул-Азиса и Александра II, на которой они смогли спокойно обсудить данный вопрос в самой строжайшей тайне.
— Вы полагаете, что Вам удастся это сделать? — засомневался падишах, приобняв сына.
