— Стену нарушим, — предупредил истопник, решительно нацеливая лом. — До потолка развалим, как пить дать.
— Шут с нею, со стеной! — скомандовал Николай Павлович. — Крушите!
Это их всех и спасло. Как только отбили два-три кирпича, сразу показалось пламя — горела балка межэтажной перемычки.
Её стали заливать водой и с трудом выламывать вторую, тлевшую в течение почти семи часов и так же готовую вспыхнуть.
В три часа опасность миновала.
Игнатьев перенёс кроватку Алексея в комнату, где спали старшие дети, отмылся от сажи и копоти, и с ужасом подумал, что ещё бы каких-нибудь четверть часа, и запылали бы снаружи, лежащие между двумя полами, балки. Дом бы вспыхнул, как порох. Позже выяснилось, что во всём летнем дворце, везде, как и в детской, кирпичный под камина положен прямо на дерево, без охранительной прокладки.
— Что с них возьмёшь, с басурманей? — возмущался Дмитрий. — Камины строить не умеют, а туда же! Куда конь с копытом…
«Поистине Ангел Хранитель всех нас уберёг», — перекрестился Николай Павлович и, глянув на часы, лёг досыпать. Утром он подумал о том, что, несмотря на чудную, июльскую погоду, дня через два надо будет перебираться в город, так как осенние дожди обычно начинаются внезапно и продолжаются до пятнадцати дней кряду. А ещё озаботился тем, что несгораемого сейфа на даче у него нет и в заводе, бумаги хранятся в обычном, еле запирающемся шкафе, ключ от которого у него постоянно в кармане, а ночью — неизменно — под подушкою. Не дай Бог пожара! При разбросанности документов беду можно нажить большую.
Анна Матвеевна с детьми, няней и горничными переехали в город на пароходе, а Игнатьев с женой верхом проехали двадцать две версты, отделяющие Буюк-Дере от Перы. Николай Павлович согласился на этот переход исключительно ради того, чтобы жена за медленной ездой и их уединённым разговором смогла взять верх над своими нервами: она была очень расстроена тем, что раньше срока покидала дачу.
— Мы с тобой знаем, мы убеждены, что Павлик наш причислен к Ангелам Небесным, а приятно всё же было, согласись, провести лето около его могилки, под одним, так сказать, кровом с ним, — промолвила она печально. — Мне не хотелось бы с ним разлучаться.
Хотя погода в октябре установилась тёплая, можно сказать, июльская, они решились на переезд по нескольким причинам. Первая: Алексею пора прививать оспу. Вторая: тёща боялась, что с наступлением холодов у неё возобновится лихорадка. И третья, главная: с прекращением холеры в Константинополе, городским управлением решено было устроить карантин для судов, приходящих из Чёрного и Азовского морей. В основном, из тех мест, где выдаются ещё «грязные» патенты. Утвердив своё решение, Карантинный Совет объявил, что карантин будет держаться судами в Буюк-Дере. Это не могло понравиться членам русского посольства и домашним Николая Павловича, так как все прекрасно знали безалаберность местных властей: посаженные в карантин пассажиры и судовые команды будут свободно сообщаться с жителями Буюк-Дере, показывая тем самым, что никакой защиты от холеры нет и быть не может.
Второго ноября, в день, когда четырнадцать лет тому назад Игнатьев подписал знаменитый Пекинский трактат — плод продолжительного, напряжённого усилия, он доверительно сказал полковнику Зелёному:
— Бог весть, придётся ли мне ещё когда-нибудь ознаменовать жизнь и деятельность свою столь же осязательным актом, утверждённым моей подписью и нашей имперской печатью.
— Я полагаю, — выслушав его, сказал Виктор Антонович, — деятельности здесь не меньше, причём, весьма разнообразной! И, если Вам дадут осуществить свою программу, Вы утвердите ещё много актов. Исторически и политически значимых.
— Дай-то Бог! — вздохнул Игнатьев и откровенно посетовал, что Стремоухов рвёт и мечет на него. — Он исступлённо не доволен мною. А всё из-за того, что я не разделяю его крайних увлечений в армянском вопросе, и предупредил МИД, что в будущем мы будем иметь от ни них много хлопот.
— Я вот-вот добуду Протокол, — пообещал ему полковник. — Думаю, тогда Вам будет легче объясняться с министерством.
— Очень надеюсь, — сказал Николай Павлович, прекрасно понимая, что раздобыть секретный документ, не гриб на вилку наколоть. — Но Протокол сейчас не столь и важен. Я уже примерно знаю, о чём идёт там речь. Беда состоит в том, что выходцы из наших армян, бывших большей частью учителями в наших школах или же служивших в земствах, ругают нас на всех углах, на всех стамбульских перекрёстках. Они охотно печатают пасквили, превозносят благоденствие здешних армян, провозглашают нас — подумать только! — притеснителями христиан и советуют всем армянам признать султана своим верховным покровителем!
— Что-то они запоют, когда турки примутся их резать? — задался вопросом военный атташе, не скрывая своего презрения. — Полагаю, это происки французов, подписавших с ними Протокол.
— Я полностью с Вами согласен. Поэтому и написал в своей депеше Горчакову, что главнейшею своею задачей ставлю охранение интересов русского народа, а не какого-нибудь прочего. Я считаю своим долгом не допускать, чтобы начало разложения по национальностям пустило корни на земле, облитой русской кровью. Меня не свернут ни в ту, ни в другую сторону, вопреки моим собственным убеждениям. Я же прекрасно вижу, что попытки революционеров, всех цветов и национальностей, обращены против нас.
— Поляки сильно досаждают, — сжал пальцы в кулаки Александр Семёнович, — сбиваются в одно змеиное кубло…
— …с нашей российской швалью, — в тон ему сказал Игнатьев, довершая начатую военным атташе фразу. — Вместе с итальянцами, французами, венгерцами собираются подготовить почву у нас для всеобщего переворота. Мои агенты сообщают, что здесь создаётся космополитический Комитет во главе с Ружецким и Бакуниным. У этих господ-босяков заведены связи не только в бывших польских губерниях, но и в Малороссии, в Одессе и на земле Войска Донского.
— Непонятно, на кого они рассчитывают?
— На подлецов, подкапывающих наши устои! — гневно произнёс Николай Павлович. — Они рассчитывают на сочувствие разных лиц в правительственных кабинетах и даже хвастаются покровительством великого князя Константина Николаевича, замутившего крестьянскую реформу. К сожалению, я участвую в «холерных конференциях» и не могу заняться анархистами вплотную. Роль пассивная мне не пристала. Франция присылает особого дипломата, чтобы высвободить время своему послу, а мне приходится тянуть лямку одному в деле мне незнакомом совершенно. Впрочем, бакунинские заседания ещё не открыты.
— Ваше высокопревосходительство, — обратился к нему военный атташе, — а почему бы Мерингу не заменить Вас на конгрессе? Он врач, ему и карты в руки.
— Доктор Меринг нас совсем оставляет и прикомандировывается к МИДу для приискания места и составления диссертации.
— Шустрый немец, — заключил военный атташе и вернулся к теме «господ-босяков».
— Ещё два подобных комитета создаются близ нашей границы: в Трапезунде и в Персии, — сообщил он. — Что-то недоброе подготовляется в южных губерниях.
