— Игнатьев пылкий говорун, но и ему вряд ли удастся сделать так, чтобы сердце Генри Эллиота вспыхнуло сочувствием к самодержавию. Он дипломат парламентской закалки!
«Пока я в бою, не сдамся ни за что! — уверял себя Николай Павлович. — Посмотрим, чья возьмёт».
Ему уже донесли, что в домашнем кругу Мидхат-паша хвастался, что не мытьём, так катаньем, тем или иным способом, но он избавится от русского посла.
— Я знаю, — брызгал он слюной в кругу своих клевретов, — что генерал Игнатьев занимает исключительно высокое положение при дворе Абдул-Азиса, что многие турецкие министры трепещут перед ним и смотрят на него, как на существо загадочное, пребывая в уверенности, что он умеет читать чужие мысли. Мне, бывшему главе правительства, лучше других известно, что посол России человек в высшей степени практический, можно сказать, циничный, но мало кто берёт в расчёт его мечтательность. Вот на ней-то он и поскользнётся. Никакого Союза балканских славян, которым бредит русский посол, не будет. Посудите сами: албанцы — драчуны и скандалисты, болгары — жмоты, сербы — гордецы. Они гордятся даже тем, что православные, хотя их пастыри не одобряют этого. Албанцы, сербы и болгары никак не могут примириться меж собой, да и с хорватами всё время на ножах. Им только и осталось, что враждовать, колошматить друг друга. А что касается греков, то они первые наши союзники в борьбе с болгарами, которым хочется занять Константинополь. И пусть многие политики Европы сравнивают русского посла с броненосцем, стоящим на четырёх якорях в нашем Босфоре, я взорву его ко всем чертям!
«Бог не попустит, свинья не съест», — посмеивался про себя Николай Павлович, выслушивая донесения агентов о дерзких заявлениях Мидхат-паши и возвращаясь к чтению русских газет и журналов. Он восхищался статьями Михаила Каткова, Ивана Аксакова и Юрия Самарина, чья славянофильская позиция ещё больше укрепляла в нём веру в то, что, как после победы Пруссии над Австрией, мелкие немецкие княжества стали дружно присоединяться к ней, так и к России станут присоединяться европейские славяне. А когда в журнале «Заря» начали печатать сочинение «Россия и Европа» социолога и публициста Н.Я. Данилевского, Игнатьев лишний раз понял, что идеи автора, касающиеся славянства, в скором времени не просто расцветут, заколосятся, но дадут живое, полновесное зерно, очищенное временем от плевел. Он прекрасно сознавал, что южных славян разъединили помимо их воли. Сначала их делили греки, затем турки, а там и Габсбургам понравился их опыт. Вместо единого славянского этноса появились мелкие народности: сербов, хорватов, словенцев, босняков, македонцев, черногорцев и прочая, и прочая. Была одна история, одна культура, одна православная вера, но сербы пошли за Христом, босняки за Магомедом, а хорваты прилепились к Ватикану. Болгары пили кислое домашнее вино, сербы гудели в пиварнях, босняки курили наргиле и допоздна играли в нарды. Хорваты учили латиницу и наполняли пазухи камнями — против сербов.
«Главное, что есть с кого начать, — думал Игнатьев, размышляя над статьями Данилевского, Каткова и Аксакова, посвящёнными объединению славянства. — Сначала просто славянский союз, а после Всеславянский».
В октябре ему удалось доставить Кате и Анне Матвеевне большое удовольствие. Воспользовавшись присутствием в Константинополе художника Айвазовского, великолепные пейзажи которого украшали дворцовые залы султана, он заказал ему две живописные картины: «Вид на Золотой Рог» в лучах восходящего солнца и «Вид Буюк-Дере» при угасании дня — с «Таманью» и своим посольским каиком.
Картины удались, как нельзя более!
Накануне Рождества они были вставлены в рамы и подарены жене.
Она была в восторге.
— Это замечательный подарок! Когда мы покинем Стамбул, у нас останется вещественное воспоминание.
Одну картину они повесили у себя в спальне, а вторую — в комнате Анны Матвеевны.
Портрет, на котором Екатерина Леонидовна была изображена в полный рост с маленьким Лёней на руках, висел в большой гостиной.
Глава XVII
День проходил за днём, неделя за неделей и месяц за месяцем. Весна сменила зиму, осень — лето. Канул в небытие, в глубины памяти и сердца, ещё один год с его радостями, нуждами, страстями и непрекращающейся ни на миг упорной, трудоёмкой, целенаправленной работой по усилению влияния России на Востоке. Привыкнув жить на юге, Игнатьев приобрёл имение близ Киева и летом вывозил туда семью. Старший Леонид рос крепким, здоровым парнишкой, боготворившим отца. Уже с пяти лет он ежедневно молился вместе с ним, пребойко, без запинки произнося вслух «Верую», «Отче наш», «Богородицу» и «Пресвятую Троицу». Чего же больше требовать от малыша? После общей молитвы с отцом он бежал к Евангелию, вынимал его из футляра, отыскивал место, где они остановились, и Николай Павлович прочитывал ему вслух очередную главу, а он внимательно следил за буквами. Когда его отвели в школу, он сказал, что классы придумали зря.
— Зачем это устраивают школы? — ворчал он с недовольным видом. — Гораздо лучше, чтобы каждый мальчик учился у своей мамаши.
Когда Леонид бывал с отцом в гостях, чаще всего у падишаха, где приятельски общался с Изеддином, он вёл себя отлично, с большим тактом. Отца он слушался беспрекословно и, провинившись, всегда приходил сам, чтобы покаяться и попросить прощения.
Мария подросла, стала конфузиться при братьях, краснеть при каждом случае. Игнатьев отмечал, что она — прехитрая особа с редкостным воображением. Болтая без умолку, она рассказывала ему самые невероятные вещи самым убедительным образом.
Катя игрива, мила и похожа на мать. Любимица Анны Матвеевны. Любит петь и поёт верно, хотя иной раз путает слова, перемежая французские с русскими.
Павлик — резв, догадлив, шаловлив и похож на своего умершего братца: глаза прекрасны и чудесно выразительны.
Это баловень Екатерины Леонидовны, бабушки и няни. Уже довольно быстро говорит и, кажется, обещает перещеголять умственными способностями старших. У него и крестиков нательных оказалось три: один, подарен дедушкой Павлом Николаевичем; второй тот, с которым его крестили, купленный в Константинополе, и третий, присланный Иерусалимским Патриархом, с частицею святого древа Креста Господня.
Коля — миленький бутуз, похож на бабушку Марию Ивановну — в мальцовскую породу.
Алексей — любимая игрушка старших.
С грустью сознавая, что он мало бывает с детьми, Игнатьев по утрам брал с собою одного из них, поочерёдно, и прогуливался с ним в саду.
Под Новый тысяча восемьсот семьдесят пятый год все иностранные посольства объявили о своих рождественских балах и разослали приглашения. Русская миссия тоже готовилась к тому, чтобы устроить грандиозный танцевальный вечер. Игнатьев слегка нервничал, и трудно сказать отчего. Положение его в Турции было настолько прочным, мощным и влиятельным, что западные дипломаты скрипели зубами от зависти. Николай Павлович знал, что турки его любят и хвалят за доброе сердце. Даже его патриотизм вызывает восхищение в их душах. Неутомимая энергия, весёлость и обширные познания снискали ему славу редкостного по своим задаткам человека, равно способного и к руководству большим количеством людей, и к самостоятельному исполнению стоящей перед ним задачи. Всем в Турции было известно, что русский посол в большой дружбе с падишахом, за что его зовут «вице-султаном». Тридцатого августа, в день тезоименитства, Игнатьев организовал внушительную демонстрацию: турецкие христиане торжественно молились за русского царя. Фески летели вверх, народ восторженно скандировал.
