— Какая сила в этом человеке! — восхищённо цокал языком посол Италии Луиджи Корти. — Какая умная завидная энергия!
— Его умением лавировать и не сбиваться с курса, можно только восторгаться! — вторил итальянцу министр-резидент Соединённых Штатов.
По их общей оценке, Игнатьев поступал как дипломат, чьи действия верны и, в силу этого, необходимы.
Николаю Павловичу радостно было ощущать себя хозяином положения, слушая восторженные отзывы коллег или натыкаясь на газетные статьи, в которых говорилось, что он взял на себя роль бдительного опекуна турецкого султана, дабы никто не покусился на его политическое целомудрие.
А, между тем, ситуация в Европе складывалась следующим образом.
В то время, как Лондон обхаживал Блистательную Порту с помощью очередных банковских займов, пышногрудая Вена пропускала мимо ушей любезности, которые привычно рассыпал пред нею Петербург. Она иронично складывала губы и по-кошачьи презрительно фыркала, оставляя без ответа его пылкие признания в любви. При этом Вена не забывала строить глазки Ватикану и уверять главу католиков в его бесспорной святости. Она явно набивала себе цену, отвергая скромные презенты, которыми её пытался обольстить Париж, и пресекала любую попытку Берлина зажать её в тёмном углу, приласкать, как дворовую девку, всем своим видом показывая, что она не мамзель из борделя и «не такая, как все».
В Герцеговине вспыхнуло восстание. Там шли ожесточённые бои. Сербы, босняки, болгары спешно готовились к драке.
— У генерала Игнатьева завидное умение втягивать людей в свои дела. И пусть бы это были близкие друзья, приятели, хорошие знакомые, в конце концов, так нет же, нет! Он странным образом умеет вовлекать в свои прожекты каждого, кто хоть однажды обменялся с ним рукопожатием, — с явной неприязнью в тоне произнёс Мидхат-паша.
— Значит, его надо устранить, — решительно сказал военный министр Порты Хуссейн Авни-паша.
— Это невозможно. Мы пытались.
— Я вам скажу, что значит «невозможно». Невозможно жить в окружении женщин и не привлекать к себе внимание.
— Нет, устранять Игнатьева нет смысла. Вместо него пришлют другого, а вот султана лучше обезвредить. Нам нужно сделать всё, чтобы империя уступила своё место республике; если она не уступит его добровольно, то наша партия устроит революцию, — вдохновенно заявил Мидхат-паша. — Для того мейдан и существует, чтоб собирать на нём бойцов и штурмовать дворцы тиранов!
Итак, они замыслили сместить Абдул-Азиса и, тем самым, пошатнуть авторитет Игнатьева, но первый удар по завидно прочному положению русского посла в Константинополе был нанесён вмешательством трёх империй в довольно заурядную стычку нескольких боснийских пастухов с местной властью, послужившей началом бунтов в нескольких герцеговинских округах, соседствующих с Черногорией.
— В Петербурге наивно считают, — говорил Игнатьев Екатерине Леонидовне, всё чаще доверяя ей свои раздумья, — что не Австрия наш вечный соперник на Балканах, а одна только Порта. Это глубочайшая ошибка! Я бы сказал, непростительная, хотя многие готовы утверждать, что политика Габсбургов преобразилась, изменилась в лучшую сторону, и что Вена всячески готова помогать нам в борьбе с Турцией.
— Это не так?
— Конечно, нет, — ответил на её вопрос Николай Павлович. — Слухи об альтруизме Габсбургов сродни анекдотичному слуху о том, что император Александр I оставил Николаю I десять миллионов рублей золотом с завещанием изгнать масонов из России.
Он помянул сей тайный орден не случайно. Политическая активность масонов стала особенно заметна последние пять лет, после установления ими во Франции республики. Масонская Англия сделала королеву Викторию едва ли не заложницей своих коварных планов по денационализации народов и уничтожению их государств. Папа Пий IX только за последний год чуть ли не трижды предавал масонов анафеме.
Началось брожение умов, кипение страстей, повсюду слышались призывы «свергать и убивать тиранов!»
Слышались такие лозунги и в Турции. Они даже стали привычными, как привычны были вопли ишаков, грохот тележных колёс, запах горячего кофе и обывательское мнение, что стоит султану моргнуть — и от всех этих безмозглых христиан, босняков, болгар и сербов, мокрое место останется.
Кровь у змеи холодная, зато укус жгучий. Турки искренне считали, что их султан, их солнцеликий падишах Абд-уль-Азиз наивен, прост и добродушен, но, если его разозлят, прольётся море крови. Они ведь и сами такие, и молятся благоговейно, и в дни рамазана постятся, и на байрам созывают всех, кто ценит дружбу и сердечный разговор. Люди добрые, обычно, простодушны. Они поэты и весельчаки! Для них, что армянин, что иудей, что православный — всё одно: ведь Бог един и все пророки братья!
Об истинном положении дел в Боснии и Герцеговине Игнатьев знал от своих тайных агентов, а не из мидовских депеш, которым он не больно доверял, ибо давно убедился, что только актёры, задействованные в спектакле, могут иметь представление о том, что творится на сцене за опущенным занавесом.
— Босняки на гуслях здоровы играть, а чтобы турок бить, не знаю, — нахмурил лоб Дмитрий Скачков, когда узнал о вспыхнувшем восстании.
В канцелярии российского посольства весь день не прекращались разговоры.
— Католики, православные, магометане — каждый за себя! — взмахивал руками Александр Иванович Нелидов, становясь похожим на рассерженного гусака. — Незатухающая драчка. То католики мутузят сыновей ислама, то сыновья ислама режут христиан.
— Причем, обычно начинают с тех, кто почитает Троицу, а не Всевышнего в единственном числе, — уточнял секретарь Базили с таким видом, словно в лицо ему дул холодный, пронзительный ветер. Это впечатление усиливалось ещё и тем, что Александр Константинович имел раздвоенную бороду, а волосы зачёсывал назад.
— В одном месте утихнет, в другом разгорится, — продолжал возмущаться Нелидов, удивляя своим тоном сослуживцев, находивших его человеком, в высшей мере, сдержанным и деликатным. — То по углам собачатся, то на задворках бьются, выясняют, кто кому должен и сколько? Захочешь разобраться, примирить несчастных драчунов, как бы ни так! Тебя же в подстрекательстве и обвинят.
— Мерзавцем обзовут или агрессором объявят, — поморщился князь Мурузи, собиравшийся ехать на встречу с хедивом Измаилом-пашой, чтобы тот в очередной раз предупредил султана об интригах оппозиции. — Сплюнешь и пойдёшь бочком, бочком — вдоль стеночки, пока, и впрямь, не схлопотал. Да пропади оно всё пропадом!
— Ан нет, не пропадает, — походив по канцелярской комнате, побарабанил пальцами по подоконнику Нелидов, в общих чертах представляя, что творится на Балканах. — В Белграде копится, чтобы взорваться.
Испросив аудиенции, Игнатьев предложил султану срочно заключить перемирие с повстанцами. Но Абдул-Азис и слышать не хотел о прекращении боевых действий. Он тотчас отгонял от себя «шайтана», возмутителя спокойствия, и демонстративно зажимал уши. Невысокий лоб владыки османской империи свидетельствовал об отсутствии у него способности к долгим размышлениям. Он привык поступать импульсивно, редко задумываясь над своими действиями и не делая из них правильных выводов. При этом падишах всячески пытался доказать ему, что у мусульман есть понятие чести, верность данному слову, в отличие от греков, сербов и болгар, вкупе с армянами, лишённых чести и достоинства.
