Военный атташе кивнул, расправил плечи.
— А вообще-то сербы верят нам. Верят, что Россия не оставит их на растерзание туркам.
— Это хорошо, — сказал Игнатьев. — За это им честь и хвала. Но истинная вера зиждется на послушании. Плохо, что они «попэрэд батьки» в пекло лезут, как говорят в Малороссии.
Глава XX
Великий везир Махмуд Недим-паша, благообразный грек, прослывший «русофилом», сказал Игнатьеву, что одобряет задуманную им передачу «Бунтующих округов» черногорскому князю Николаю, но сам он не чувствует своё положение настолько крепким, чтобы отстоять эту политику.
Николаю Павловичу пришлось лично убеждать султана даровать зачатки самоуправления и децентрализации не только герцеговинцам и боснякам, но и всем турецким христианам.
Абдул-Азис слушал его с гримасой человека, который всё подвергает сомнению и ни в чём и ни в ком не уверен. Прежде всего, в самом себе. Его глаза хищно прищурились.
— Мне легче перебить их всех, чем постоянно уступать смутьянам.
— Лучше отдать малое, чтобы сохранить большее, — не согласился с ним Игнатьев. — Иначе Австрия не успокоится и вооружит сербов. Они вот-вот затеют драку.
— Что? Сербы вас уже не слушают?
— Я, как могу, удерживаю их от бунта.
— Хорошо, — сказал Абдул-Азис. — Изложите свои соображения на необходимость реформы верховному везиру, чтобы составить султанский указ.
— И еще, — добавил он, после глубокого раздумья, — прошу вас съездить в Крым и попросить государя Александра II об одном непременном условии. Я нахожу нужным, чтобы отношения между мною и русским царём сохранили прежний, доверительный характер, производясь чрез посредство константинопольского посла, пользующегося личным доверием и императора, и султана, — сказал он о себе в третьем лице. — Я не хочу, чтобы наши отношения осуществлялись путём дипломатических бумаг, идущих через Порту.
Игнатьев слушал его с показательной вежливостью, чтобы ни в коем случае не ранить самолюбие Абдул-Азиса, тем более, что тот был предельно серьёзен.
— Мне бы хотелось, — продолжил султан, с подобающей монарху величавостью, — чтобы государь император выстраивал наши личные сношения по примеру отношений, существовавших между нашими отцами, Николаем I и Махмудом, дав слово, что не примет впредь участия в европейском давлении на Порту. Опираясь на дружбу с Россией, я легко справлюсь с Европой.
Как бы в подтверждение этого, верховный везир, бывший в хороших отношениях с русским посольством, призвал к себе первого драгомана Михаила Константиновича Ону и через него передал Игнатьеву, что султан имел с ним долгий разговор по поводу герцеговинских дел, предполагаемых реформ в пользу христиан, и отношений Турции с ведущими державами.
— Я записал слова султана, — сказал Махмуд Недим-паша, уверив драгомана в их подлинности. — Можете прочесть: « Говоря откровенно, я сознаюсь, что сделал большую политическую ошибку. Я должен был бы следовать по пути, начертанному моим отцом, султаном Махмудом, и сговориться во всём исключительно с Россией, — обратился Абдул-Азис к великому везиру. — Сравни, царствование Абдул-Меджида и моё со временем правления моего отца, и ты убедишься, что турецкая империя пользовалась несравненно большею безопасностью при существовании союза с Россией. Генерал Игнатьев часто мне на это намекал и навёл меня на эту мысль. Но я избегал прежде способствовать заключению такого союза, несмотря на то, что я чувствую к послу особенное расположение и знаю, что могу на него вполне положиться. Если я был несколько сдержан относительно русского посла, то это лишь потому, что после разгрома Франции появилась новая могущественная сила — Германия, виды и восточную политику которой мне казалось необходимым предварительно исследовать. Мне представлялось это государство естественным врагом России и самым надёжным оплотом Турции. В это верили и эту мысль поддерживали Хуссейн Авни-паша и всё моё окружение. Но я под конец подметил, что это было неосновательно, и потому пришёл, естественно, к мысли тесного сближения с Россией. Постарайся сговориться с генералом Игнатьевым касательно мер умиротворения Герцеговины. Я готов выслушивать его советы и принять их в самое серьёзное соображение, как я уже, впрочем, и делал. Но я, ни в коем случае, не допущу официального вмешательства держав в наши внутренние дела. Знай это твёрдо и действуй сообразно».
Долгое и тесное общение со столь противоречивой и самолюбивой фигурой, какой был султан Абдул-Азис, не говоря уже о должностных лицах Порты, смертельно боявшихся потерять своё место и оттого казавшихся как бы немного не в себе, сильно утомляло Игнатьева. Принимая в день, порой до ста человек, когда нельзя было отделаться одним дипломатическим «мурлыканьем», Игнатьеву казалось, что его нервы не выдержат, и он наговорит всем кучу резкостей.
При таких обстоятельствах ему ничего не оставалось, как объяснить положение дел самому государю, но смущала мысль о том, как и что сказать в Ливадии?
Одиннадцатого октября в семь часов утра «Тамань» вышла из Босфора. Море было спокойным, пароход шёл быстро, и на следующий день бросили якорь в Ялте.
Встреча с государем и государыней обрадовала своей теплотой и непоказным радушием. Игнатьев поднёс их величествам модели базилики св. Николая. Церковь в Мире Ликийской восстанавливалась на деньги Анны Матвеевны и частично на его собственные средства.
Воскресная аудиенция прошла на царской яхте «Эриклик».
Заметив, что глаза у крестника воспалены, Александр II озабоченно спросил, лечит ли он их? Не запускает ли болезнь?
— Лечу, да что-то мало толку, — ответил Игнатьев, всем своим видом показывая, что даже заботы общего характера могут привести к сугубо личностным раздумьям. — Профессор Иванов прислал лекарства, но я остерегаюсь применять их.
— Отчего? — поинтересовался государь.
— Дело в том, что новый итальянский посланник граф Корти страдает таким же заболеванием, совершенно, как и я. Первый окулист в Европе, лечил его три месяца какими-то там зондами и, наконец, посоветовал оставить всё по-старому. Я же хочу проситься в отпуск, чтобы сделать операцию.
Император повёл головой.
— Очень прошу тебя, Николай, отложить оперативное лечение до более спокойного времени. При теперешнем кризисе твой отпуск и возможные глазные осложнения очень помешают службе.
— Ваше величество, мне всё равно в Царьграде делать нечего, — стал объяснять Игнатьев, хорошо обдумав свой ответ. — Турция близка к распаду.
— Не волнуйся, — сказал император, — Англия и Франция вложили в неё столько банковского капитала, что не допустят её полного развала.
Зная, что при дворе больше верят слухам, чем донесениям посольства, Николай Павлович вынужден был вновь заговорить о желании Абдул-Азиса сблизиться с Александром II.
— Взывая смиренно к дружбе вашего императорского величества, султан руководствовался убеждением в вашем могуществе и в вашей искренности, и что он искал у вашего величества поддержки для преодоления опасностей, грозящих разрушением его империи.
