Противоречие во взглядах России и Англии были налицо.
Порта не преминула воспользоваться им. Подстрекаемая иностранными агентами, она зашла так далеко, что война казалась ей счастливым избавлением от бед. Внутренний кризис, углублённый ожиданием третьего низложения султана, всё больше давал о себе знать. Безумие турок было видно уже всем. Они не только готовились воевать с Россией, но и вооружались против персов.
Александр II велел Нелидову, остававшемуся в Константинополе поверенным в делах, заявить Порте о разрыве дипломатических отношений и вместе с консулами покинуть Царьград. В Петербурге сразу же заговорили о том, что вторжение России в Турцию, спровоцирует в её провинциях, да и в самом Стамбуле, новую резню. Христиане снова пострадают.
— Резни не будет, — ответил Игнатьев на вопрос князя Черкасского, озабоченного судьбой гражданского населения Балкан. — Турки зверствуют, когда уверены в своей безнаказанности, когда их поощряет собственная власть. Но, когда они знают, что возмездие неотвратимо, они самые ревностные защитники священного закона миролюбия. Поверьте мне, я с ними съел не пуд, а тонну соли. Уже сейчас многие турки, загодя, заискивают перед своими соседями болгарами и просят их о покровительстве в случае прихода русских войск. Не совесть укрощает дикарей, а страх. Об этом надо помнить европейцам.
Когда государь с наследником цесаревичем и сыновьями направился в Кишинёв, где ждали объявления войны, Игнатьев находился в царской свите. Граф Адлерберг сказал ему, что князь Церетелев вступил добровольцем в кавалерию, в кавказский казачий полк, которым командовал молодой Скобелев в дивизии своего отца.
— Князя уже видели в кубанке и бешмете.
Десятого апреля Александр II делал смотр воскам в Жмеринке и Бирзуле. Погода выдалась хорошая, и он обратился к войскам с речью.
— Я делал всё, что мог, чтобы избежать войны и кровопролития. Никто не может сказать, что мы были нетерпеливы или искали войны. Мы довели своё терпение до крайних пределов, но настаёт время, когда и терпению надо положить конец. Когда это время наступит, я уверен, что нынешняя молодая армия покажет себя достойной славы, приобретённой старою русской армией в прежние времена.
Воодушевление солдат было безмерным. Егеря, стрелки, сапёры, казаки, драгуны, пушкари — все, любопытствуя, тянули шеи. Все с умилением на лицах пытались углядеть того, кто повелел идти войной на «турку» — царя-батюшку.
После смотра император сел в свою коляску и проехал пограничные Унгены, где железная дорога пересекала Прут. Государя сопровождали великий князь Николай Николаевич со своим штабом, цесаревич Александр, военный министр Милютин и Игнатьев.
Садовые деревья, чьи стволы были побелены извёсткой, напоминали собой парадных лошадей с белыми бантами на ногах. У калиток раздавались голоса.
— Береги себя.
— И ты…
— Да мы-то што, мы дома.
— Не реви…
— Ой, Петенька! — в крик срывался звонкий бабий голос, и плач стоял, как на погосте, над раскрытым гробом.
А в кустах сирени беззаботно шебутились воробьи.
Двенадцатого апреля был обнародован высочайший манифест о войне с Турцией. Почти все сто тысяч жителей Кишинёва собрались вокруг войск, расположившихся в лощине, где протекала речка Бык и вовсю полыхали тюльпаны. Наряду с их великолепием, глаз поражали яркие цвета мундиров, блеск бесчисленного множества штыков, грозно сверкавших на солнце, и длинный ряд артиллерийских орудий.
Ясным внушительным голосом преосвященный митрополит Павел начал зачитывать манифест: «Божией милостью Мы, Александр Вторый, Император и Самодержец всероссийский, Царь Польский, Великий князь Финляндский, и прочая, и прочая, и прочая… Ныне призывая благословение Божие на доблестные войска наши, Мы повелели им вступить в пределы Турции».
После того, как высочайший манифест был обнародован, Александр II пожелал славному воинству поддержать «честь русского оружия».
— Громоподобное «ура!» прокатилось над парадно выстроенным войском.
— Да здравствует Ваше императорское величество!
Грянула музыка.
После торжественного молебна в каждом батальоне был прочитан дневной приказ главнокомандующего армий великого князя Николая Николаевича и полки прошли церемониальным маршем.
Государь в сопровождении свиты объехал войска и, напутствуя солдат и офицеров, неудачно воскликнул: «Прощайте!» Почувствовав неуместность обмолвки, он привстал на стременах и сказал.
— До свидания. Возвращайтесь со славой. Да хранит вас Бог!
В тот же день войска успешно перешли границу, как со стороны Румынии, так и на Кавказе.
Александр II вернулся в Петербург.
Игнатьеву разрешено было пожить пока с семьёй, и он уехал в своё винницкое имение. В Петербург его не взяли, зато одобрили действия графа Шувалова, который сделал всё, чтобы ограничить театр военных действий, пообещав Сен-Джемскому кабинету, что русская армия не перейдёт Балканы.
Англия клещом вцепилась в это заверение.
Глава III
«Я еду на войну братом милосердия! — сказал государь, прощаясь с петроградцами на Варшавском вокзале», — с лёгкой иронией в тоне процитировал газету «Голос» Николай Павлович и отложил её в сторону.
— А ты кем едешь? — обратилась к нему Екатерина Леонидовна, взволнованная телеграммой министра императорского двора графа Адлерберга. Александр Владимирович срочно вызывал Игнатьева «для нахождения при его величестве во время поездки в Румынию, за Дунай и в Болгарию», иными словами, Николай Павлович должен был состоять при государе императоре во время пребывания того в действующей армии.
— Сам не пойму, — сказал Игнатьев.
Пока он проживал в деревне, ему пришло два письма от Нелидова, который покинул Стамбул и находился в свите великого князя Николая Николаевича (старшего), заведуя его дипломатической канцелярией.
Старший советник посольства писал, что в апреле, как только Россия объявила войну Турции и двинула свои войска к Дунаю, греческий квартал Фанар выгорел дотла. Огонь занялся сразу с нескольких концов. Власти пришли к выводу, что поджог был умышленный. Число нищих увеличилось стократно. Несчастные погорельцы хоронили своих близких без гробов и зачастую без погребального платья, опуская мёртвых прямо в земляную яму, где придётся: в саду, в лесу, среди руин и около дорог. Некогда зажиточный, радующий глаз Фанар превратился в одно сплошное пепелище. Турки демонстративно точили на камнях свои ножи и ятаганы. Ветер с моря шевелил зелёные полотнища знамён с изречениями пророка Муххамеда, написанными белой краской, а вопли турецких фанфар предвещали смерть «неверным». В своих посланиях Александр Иванович просил передать «сильным мира сего» о необходимости вести войну самым решительным образом. На его взгляд, в Петербурге упускали время.
