В девять часов, когда император выходит пройтись, Николай Павлович как генерал-адъютант, вместе со всей свитой приветствовал его величество и направлялся к шатру, раскинутом взамен столовой. Здесь можно было выпить чаю или кофе, получить дипломатическую почту, прочесть телеграммы, обменяться новостями. В двенадцать часов завтрак. Иногда государь завтракал вместе со свитой, а иногда отдельно. Затем все расходились по палаткам или выполняли поручения. Ездили на переправу, присутствовали на смотру проходящих войск, посещали вместе с государем госпитали Красного Креста, из которых два находились в нескольких шагах от бивака. Там боль и кровь, страдание и стоны, и та же пыль, и зной, и духота.
В шесть часов пополудни все снова собираются в «столовой», где свитские обедают с царём. Здесь происходит общий разговор — послеобеденный. Как только император удалится, все разбиваются на группы и толкуют. Игнатьев в это время принимает посетителей — своих посольских сослуживцев, товарищей и журналистов. Последнее время его сильно допекали английский агент Веллеслей и австрийский Бертолсгейм. В девять часов вечера вновь подают чай. К государю идут те, кто составляет его партию.
Николай Павлович тихо досадовал. Такая жизнь — не для него!
Армия пришла в движение, марш-маршем потекли войска, но переправа сильно затянулась. Виной тому единственный понтонный мост — перила из верёвок, который навели в шести верстах от Зимницы. Генерал Рихтер подсчитал: пехотный полк переправлялся, в среднем, за час времени: батарея успевала пройти мост за двадцать пять минут. Кавалерийский полк затрачивал на переправу полтора часа, а вот обозы приводили всех в отчаяние. При армии, особенно, в штабах, столько громоздких повозок, артиллерийских парков и всевозможных тяжестей, что приходилось недоумевать, как это всё пройдёт по переправе и дальше — по горной Болгарии? Движение обозов и парков по мосту сильно задержало армию. Мост то и дело ломался, дважды из-за бури закрывали переправу и оттого, что Дунай обмелел, понтоны заменили деревянными настилами близ берегов. У Игнатьева кровь закипала при мысли, что медленностью движения русская армия упустит великолепнейший случай захватить без боя Тырново, Балканы и Ямбольскую железную дорогу, разрезав турецкую армию на две части и, обойдя Шумлу, беспрепятственно войти в Константинополь! А? Николай Павлович боялся, что новоиспечённые начальники передовых кавалерийских бригад робки, а начальник кавалерии Гурко только что прибыл, совсем не знает местности и что он едва успел догнать передовые части. «Хотят вести кампанию и упускают важный, главнейший элемент, — ворчал он про себя, — свойство, качество и недостаток противника». Была опаска, что войну затянут года на два и обстоятельства изменятся не в нашу пользу, тем более что на Кавказе дела были вкорень испорчены. Встревоженный наступлением русских войск по Карской и Баязетской дорогам, Мухтар-паша собирался уже покидать Эрзерум и перебираться в Эрзингян. Вся Армения и Анатолия была в наших руках, но прибыл главнокомандующий Кавказской армией великий князь Михаил Николаевич под Карс, и всё пошло из рук вон плохо. Телеграф передавал неутешительные сводки. Войска были раздроблены настолько, что турки нас везде превосходили. Наши от Зивина отступили к Карсу, который продолжали бомбардировать, попусту топтались у Батума, а к рубежу Баязет — озеро Ван подступили курдские скопища с десятью батальонами, приведёнными из Багдада. Баязетский отряд, победоносно прошедший уже более ста пятидесяти вёрст, идя на Эрзерум, должен был поспешно отступить в Эриванскую губернию, чтобы оттуда, подкрепившись, идти на выручку нашего гарнизона, оставленного в Баязете и доблестно отбившего уже несколько штурмов. Вся долина Мурад-Гая снова была отдана на произвол турок, которые срывали на армянах свою злобу. Зная, что русские всех привечают, армяне валом валили в Россию, ничем не отличаясь от евреев, массово бежавших к туркам от испанской инквизиции. «Столь незавидными военными делами наше влияние будет сильно подорвано, — приходил к неутешительному выводу Игнатьев и удручённо клонил голову, — разве что кавказцам удастся разом освободить Баязет, рассеять правый фланг и одержать победу над Мухтаром. Тогда мы снова восстановим свою власть, но уже в разорённом краю!» Николай Павлович был убеждён, что турок надо бить безостановочно, не давая им перевести дух. В противном случае они становятся отважными. Он уже предчувствовал упорную борьбу на всех фронтах. Что ни говори, а тяжело видеть ошибки в близком и понятном тебе деле, предвидеть промахи и не иметь возможности предупредить или исправить их. Деятельность главнокомандующего Кавказской армией великого князя Михаила Николаевича приводила Игнатьева в недоумение. Он искренне считал, что великого князя нужно отозвать и назначить на Кавказ испытанного полководца. Хотя бы, того же Радецкого. Неудачи в Азии, соединённые с прибытием в Безик английского флота, усиливали опасения, что военная кампания затянется. Затруднения в Болгарии удесятерятся, войска утратят боевой запал, а союзники и вовсе разбегутся. Иного ожидать не стоит, так как успехи турок в Азии усилили воинственность Абдул-Хамида II, и люди мирные, благоразумные надолго примолкли в Стамбуле. Нет, общий ход кампании Игнатьеву пока не нравился. Движение Дунайской Армии en eventail, что значит, веером, к Тырново, Рущуку и Плевне он считал очень рискованным: тыл и фланги ничем не прикрыты, а сообщение с Румынией основано всего лишь на одной понтонной перемычке. Попади в неё два-три снаряда, случись буря, и отступать придётся вплавь. Моста не будет.
Двадцать шестого июня, в воскресенье, вечером, когда многие уже ложились спать, в лагере гвардейского отряда и казачьего конвоя, примыкающем с обоих флангов к биваку главной квартиры, раздалось громкое «ура!». К Николаю Павловичу, один за другим, прибежали казак и фельдъегерь с известием, что государь, получив телеграмму от главнокомандующего, объявил войскам о победе.
— Его величество вас ждёт, — сказал Игнатьеву фельдъегерь.
Николай Павлович быстро оделся и, помня о том, что полевой казначей, идя по биваку глубокой ночью, недавно сломал себе руку, стал торопливо, но и осторожно, пробираться между кольями палаток.
Увидев Игнатьева, Александр II поблагодарил его за расторопность и радостно проговорил.
— Кавалерия наша, под командою Гурко и Евгения Максимилиановича, выбила турок из Тырнова, захватила их лагерь и отогнала к Осман-Базару. Если желаешь, прочти, — протянул он телеграфный бланк.
Прочтя восторженную телеграмму главнокомандующего, Николай Павлович поздравил его величество с победой.
— Взятие древней столицы Болгарии, составляющей узел дорог, ведущих прямо за Балканы, имеет неотъемлемую важность — политическую, нравственную и стратегическую, — с воодушевлением проговорил Игнатьев. — Не зря константинопольская конференция предполагала сделать Тырново центром болгарского княжества.
Государь был в восторге, поцеловал и обнял Николая Павловича.
— Завтра утром едем в главную квартиру. Это в девяти верстах отсюда.
Ставка главнокомандующего находилась на той стороне Дуная в Царевне.
Узнав о радостном событии, Игнатьев до утра не сомкнул глаз. И так было всегда, когда он размышлял о деле, за которое не нёс прямой ответственности. В противном случае, исполнив долг, он спал спокойно.
