Глава IX
В ночь на первое июля поднялся ураганный ветер, началась гроза и хлынул ливень. Николай Павлович надеялся уснуть, укрылся с головой, но сон не шёл. Гром грохотал, что гаубицы били. В палатке стало холодно и сыро. С боков её секло косым дождём, а верх срывало ветром. Игнатьев встал, надел халат и позвал слуг. Ни Дмитрий, ни Иван не отозвались; храпели у себя в фургоне. Николай Павлович хотел зажечь фонарь, но спички отсырели и переломались. Пришлось бороться с непогодою впотьмах, отстаивая свой бивачный «дом». Как только ветер несколько утих, Игнатьев лёг в постель одетым — ознобило. В пять часов утра начался шум: бивак загомонил, и ржанье лошадей принудило подняться окончательно.
Во время завтрака Боткин заметил, что Николай Павлович простужен.
— У вас катар верхнедыхательных путей, — сказал Сергей Петрович и прописал касторку и хинин. Игнатьев принимать их отказался.
— Я уже выпил aconit вместе с ipeca, — объяснил он свой отказ лейб-медику.
— Вы верите гомеопатам? — удивился Боткин, поправляя на носу очки, — вот уж не думал!
— Представьте себе, — утвердительно сказал Николай Павлович. — Гомеопатические средства действуют на меня удивительным образом. Вы сами в этом скоро убедитесь. Пройдёт два дня, и я буду здоров.
— Но прежде подыщите комнату, — посоветовал доктор, и они заговорили об утешительной вести с Кавказа. Две роты ставропольцев, осаждённые в течение двадцати шести дней в крепости Баязет, понесшие огромные потери и обречённые турками на жестокую, мучительную смерть от голода и жажды, были спасены отрядом Тер-Гукасова.
— Молодцы наши! — встряхнул головою Игнатьев, восхищённый действиями русского немногочисленного войска. — Десять батальонов с двадцатью четырьмя орудиями и казаками разбили осаждающих в числе пятнадцати батальонов из Багдада и Диарбекира, пришедших с целою ордою курдов, падких на разбой и на грабёж. Я уже не говорю о резервистах.
— Честь спасена! — сказал Сергей Петрович с восторженной улыбкой патриота.
— Иначе, нравственное впечатление от наших неудач было бы пагубно для всего хода кампании, — откликнулся Николай Павлович, признавшись, что ему не нравится, что город Баязет оставлен Тер-Гукасовым.
— Но Баязет сильно разрушен, — попытался возразить лейб-медик. — Там кроме трупов и камней нет ничего.
— Убитых обычно хоронят, а из камней возводят укрепления, — строго заметил Игнатьев. — Уйдя из цитадели Баязета, мы оголили левый фланг, а это чрезмерно опасно. Ввиду дополнительных сил, беспрестанно прибывающих к туркам, кавказцам надо бы сосредоточиться. Разбросанность к победе не приводит. — Он помолчал и вновь заговорил: — Теперь остаётся желать, чтобы Мухтар-паша, опьянённый нашим отступлением, сунулся на позицию Лорис-Меликова у Заима.
— А почему мы этого должны желать? — в невольном замешательстве осведомился Боткин.
— Тогда произойдёт то, чего мы с вами искренне желаем, — предельно чётко объяснил Николай Павлович, — турки будут разбиты, Карс сдастся, и дела могут снова поправиться.
В пятом часу перед обедом пришло донесение Гурко о деле при Тырново. Оказывается, турки были настолько деморализованы быстрым наступлением гвардейцев, драгун и казаков со стороны Плевны, чего они никак не ожидали, что мигом очистили город.
Игнатьев был доволен тем, что Церетелев отличился. Когда албанские башибузуки проникли в Тырново, князь выбил их из города, возглавив сотню казаков. Его кубанцы захватили лагерь, в котором нашли знамя, запасы продовольствия и множество боеприпасов. Государь сказал, что даст ему Георгиевский крест. Николай Павлович от всей души поблагодарил его величество, а про себя решил, что Церетелева теперь произведут в офицеры. Что же касалось Дунайской армии, он не мог избавиться от опасения, что дела её пойдут не столь успешно, как можно было ожидать. Наступление осуществлялось вяло. Об этом он сказал Нелидову, когда тот заглянул на огонёк.
— Мы могли бы быть в три перехода под Рущуком, а войска цесаревича прошли всего полтора пути от переправы и неожиданно встали. Простой корпусный командир давно бы двинулся, а с наследником — шалишь! С ним рисковать нельзя, — с усмешкою проговорил Игнатьев.
Александр Иванович был солидарен с ним.
— Вся царская семья в разброде и поставлена на карту. И трудно сказать, для чего?
Николай Павлович пожал плечами.
— Я знаю лишь одно: главнокомандующий просил перед войной своего царственного брата и доказывал нежелательность пребывания монарха в Действующей армии, не говоря уже о его сыновьях. Ведь крайне неудобно и рискованно раздавать все командования великим князьям. Война дело серьёзное. Его с кондачка не решишь.
— А что ответил государь? — полюбопытствовал Нелидов.
— Государь ответил брату, что «предстоящий поход имеет религиозно-народный характер» и потому он «не может оставаться в Петербурге». Что же касается сыновей, в особенности цесаревича, он высказался следующим образом: «Во всяком случае, Саша как будущий император не может не участвовать в походе, и я хоть этим путём надеюсь сделать из него человека».
— Понятно, — заключил Александр Иванович, взявший себе за правило не говорить ничего лишнего о государе императоре и о его венценосной родне.
Игнатьев же молчать не собирался.
— Великий князь Константин Николаевич оставлен в России, что едва ли, на мой взгляд, благоразумно. Великий князь Владимир Александрович ни вкуса, ни расположения к военному делу не имеет, а ему приходится вести корпус в огонь! Из всех четырёх сыновей императора один Алексей Александрович — бесспорно славный малый и моряк в душе.
— Когда мы все пойдём вперёд, он останется на переправе, командуя нашей Дунайской флотилией, — как бы защищая великого князя от вероятных укоров, подал реплику Нелидов.
Николай Павлович кивнул.
— Командовать он может, этого никто не отрицает, но постоянный мост пока что не построен, а заграждения, устройством которых занимается Алексей Александрович, будут готовы не ранее десяти дней. Следовательно, турки из Никополя могут в любой момент спустить плоты или же барки с нефтью, и от понтонного моста останутся одни лишь головешки. — Игнатьев говорил без недомолвок: — Представляете, что будет, если турки обойдут нас с флангов?
— Представляю, — тусклым голосом откликнулся Александр Иванович, и плечи его опустились. — Наши войска попадут в окружение.
— Мне неизвестно, что задумал Непокойчицкий, но пока Никополь не взят или не оставлен турками, наш правый фланг открыт, причём, опасно. Тем более, что у Виддина значительные силы неприятеля — не менее тридцати тысяч человек, не считая огромного войска из Герцеговины, которое спешит в Новый Базар как раз против нашего левого фланга. Нельзя забывать и о том, что мусульманское население поголовно дерётся с нашими разъездами. С другой стороны, Порта пользуется нашей медлительностью. Мне сообщают, что резервные войска повсюду обращают в регулярные. Отряды, действовавшие в Черногории и даже в Аравии, спешат в Андрианополь. По известиям из Константинополя, настроение Порты совершенно изменилось. Если раньше они шли на мировую, то теперь настроились отнять у нас Кавказ и потопить наше войско в Дунае. Вполне вероятно, что при выходе из Балкан нас встретит двести или триста тысяч турок. И это при всём том, что провиантом армия не обеспечена и лошади три дня не видели овса. Я посвящаю вас в подробности, чтобы вы не думали, что положение наше отличное. Опасаюсь, что война будет тяжёлая, кровопролитная и долгая. А России долго воевать нельзя. Во-первых, как вы сами это знаете, пресловутый восточный вопрос до сих пор не решён, и Австрия может взбрыкнуть в любой момент, а во-вторых, нам никто не даст гроша взаймы. Я знаю, многие уверены, что раз мы перешли Дунай, то дело сделано. А это далеко не так. Общее положение армии ввиду всех этих трудностей и, особенно, благодаря царской фамилии, отнюдь не лёгкое и не блестящее. Я бы сказал, неуверенное. Государю лучше всего было бы вернуться в Петербург, хотя бы временно, но вряд ли он на это согласится.
