— На себя посмотри, — качала головой бабушка, — ишь, красавицу ему подавай. До седых волос дожил, а ума не нажил.
— Куда уж мне, — усмехался дедушка. — В одном только старому дураку повезло: в жены досталась умница и красавица.
Они шутливо переругивались, и все же я ощущала между ними настоящее тепло и любовь. Такой у моих родителей не было. У них всегда находилось немного общих интересов. Когда я родилась, папа активно занимался бизнесом, до краха которого было еще лет пятнадцать, мама посвятила себя хозяйству и моему воспитанию. Она даже не могла помыслить, чтобы отдать меня в детский садик. Так и осталась домохозяйкой, а папа зачерствел от неудач, словно кирпич, прошедший обжиг. И тогда трещина между ними постепенно стала пропастью. С годами такое бывает.
После бабушкиного ужина, заставившего меня подумать о том, что долгое пребывание в этой квартире может весьма существенно сказаться на фигуре, я заглянула в Интернет и увидела, что нашелся покупатель на одну из довольно старых кукол. Куклы выходят дорогие, даже если считать прямую себестоимость, не принимая в расчет затраченное время, поэтому и покупают их не часто. Зато каждая покупка — событие.
Хорошо, что коробку для куклы я сделала заранее, поэтому оставалось только забрать ее из моей квартиры, что я и решила сделать на следующее же утро.
— Я отвезу тебя, — тут же предложил дедушка Боря, едва услышав о моих планах, несмотря на то что с вечера у него разболелась поясница.
— И не думай! — если было нужно, я могла проявить не меньшую твердость, чем он. — Сиди и лечись. Тебе через два дня на конференции выступать. Хочешь взбираться на трибуну согнутым, как Квазимодо? Сама съезжу. Заодно проветрюсь, только на пользу пойдет.
Пришлось дедушке смириться. Он всегда мне уступал, я понимала это с самого детства, но пользовалась только в крайних случаях.
И вот я уже входила в свой подъезд, к счастью, сегодня, похоже, отменили заседание бабушкинского комитета, и на стратегически важных для наблюдения лавочках никого не оказалось.
Я поднялась на свой этаж, достала ключи и вдруг услышала позади шорох.
— Привет! — сказал незнакомый мужской голос, и в груди у меня все заледенело.
Я очень медленно повернулась — в глаза бросались дурацкие детали типа облупившейся краски у двери — и наткнулась на улыбку: мужчина был довольно молод, вероятно, слегка за тридцать. Некрасивый, с растрепанными темными волосами, но с обаятельной улыбкой. На его защитного цвета футболке красовался штрих-код с надписью: «Совершенен».
— Привет, — повторил он. — А я уже боялся, что ты совсем исчезла!
— Мы знакомы? — Я немного отступила и уткнулась спиной в собственную дверь.
— Нет, но это можно исправить! — он продолжал-таки сиять улыбкой, кажется, освещающей лестничную площадку лучше, чем тусклые лучи солнца, пробивающиеся из запыленного и исписанного нецензурными надписями крохотного окошка под самым потолком. — Алексей. Хотя меня никто Алексеем и не называет. Можно Леша. Или Ураган. Почему Ураган? А потому, что вообще-то у меня фамилия Ветров…
— Понятно, — перебила я, едва вклинившись в эту тираду. Я сама не отличаюсь излишней разговорчивостью и не люблю болтунов.
— Вы считаете меня слишком развязанным, — его лицо мгновенно, словно по волшебству, стало абсолютно серьезным, а потом снова просияло: — Но вы хотя бы вступили со мной в разговор, а значит, у вас есть шансы.
— Мне ничего не нужно, — проговорила я раздельно, разом очень устав от этого бодрячка. — Что бы вы ни продавали.
— Я?! — Ураган, похоже, обиделся или неплохо разыграл на своем очень выразительном лице это чувство. — Вы приняли меня за кого-то типа коммивояжера или впаривателя выгодного кредита под тристапроцентную ставку? Сам виноват! Вот… — он залез в карман джинсов, вытащил пластиковую карточку и продемонстрировал мне.
«Пресса. Алексей Ветров. Независимый корреспондент», — значилось на ней, а еще едва узнаваемая без улыбки физиономия, номер и дата.
Ах, выходит, он журналист! Ну тогда понятно. Можно даже не сомневаться, какого цвета издание, на которое с энтузиазмом пашет этот улыбчивый тип.
— Очень приятно было познакомиться, Алексей. Извините, спешу, — я боком, на всякий случай не поворачиваясь к нему спиной, вставила ключ в замочную скважину.
Лестничная клетка, как назло, была пуста. Что, если он маньяк? Среди журналистов тоже вполне могут встречаться маньяки, да и вообще нет никакой гарантии, что он журналист, а удостоверение не липовое. Вот где эта соседка, когда она так нужна? Обычно, особенно когда мне вовсе не нужны наблюдатели, она или околачивается у подъезда, либо выскакивает из квартиры со скоростью выпущенной из стартового пистолета ракеты, чем буквально подписывается в том, что все предыдущее время подслушивала и подсматривала, стоя у дверного глазка. Я кинула взгляд на обитую дерматином дверь. Та казалась неприступным бастионом.
— Вы меня боитесь, — проговорил корреспондент без вопросительной интонации. — Понимаю. Это правильно, в общении с незнакомцами нужно соблюдать осторожность. Но я могу вам пригодиться. Вы же уже знаете, что это очень странное дело. Полиция работает для галочки, они ничего не нароют.
— А вы нароете? — Я позволила себе усмехнуться.
— Вполне возможно, — он пожал плечами. — Я любопытный. От рождения.
— Поздравляю, — наконец дверь открылась, и я приготовилась юркнуть в щель.
— Позвоните мне, если потребуется, — он сунул мне визитку в самый последний миг, перед тем как тяжелая дверь захлопнулась перед его носом.
Я перевела дух, словно выдержала боевое столкновение. Ну ладно, пускай он не маньяк, навязчивые журналисты бывают и похуже всяких маньяков.
— Ураган, тоже мне, — я усмехнулась и с усилием сложила визитку пополам. Пользоваться ей я уж точно не собиралась.
Затем набрала номер Ника.
— Привет! Я дома, мне очень надо тебя увидеть.
— Я еду, — проговорил он немедленно, не задав ни единого вопроса.
1944 год, сентябрь
Монике снилось, что она стала куклой и сидит на кукольном креслице, не в силах пошевелиться. Кто-то, пока еще невидимый, идет к ней через весь дом. Она слышит мерный стук шагов, отдающийся в ее испуганном маленьком сердце, хочет бежать, но не может двинуться с места. Даже закричать не может. Даже закрыть глаза.
Напряжение и ужас росли с каждой секундой, и когда в гостиной появилась огромная человеческая тень, накрывающая ее с головой, страх обрушился девятым валом, сметая на своем пути все.
Она проснулась с криком, радуясь, что может кричать.
Шелковая ночнушка промокла от пота, а сердце колотилось, словно заведенное.
— Что-то случилось, фрау? — послышался из-за двери испуганный голос горничной.
Моника с трудом перевела дух.
