— Твоя мама очень красивая, но ты на нее не похожа, ты другая, — заметил он, когда я показала ему мамину и папину свадебную фотографию.
— О, я вылитая прабабушка Ната! — обрадовалась я. — У меня и ее фото сохранилось!
На отсканированной фотографии их было трое: прадедушка, прабабушка и Гретхен. Николай и Наталья серьезно смотрели в камеру, и только кукла, казалось, слегка усмехается.
Эту фотографию Ник рассматривал очень долго, максимально приблизив лица.
— И вправду, очень похожа, — вынес приговор он. — Но странно, видно, что эти двое — пара, но они почему-то не кажутся счастливыми.
— Им всегда жилось нелегко. Пройти через войну, через годы разрухи… Даже не представляю, что им пришлось пережить в то ужасное время. Прадедушка ведь… — Тут я внезапно вспомнила, что в Нике половина крови — немецкая, и смутилась. Он слишком хорошо говорил по-русски, и я все время забывала о его происхождении.
— Ты имеешь в виду, что твой прадедушка брал Берлин, — проговорил Ник тихо. — Я, как и любой из представителей немецкого народа, готов бесконечно просить прощения за действия фашистов. Но ты же понимаешь, что даже в то время они не составляли всю нацию. Та война — для нас урок. Тяжелый, но весьма доходчивый урок. Мы его поняли и стали другими. Если бы твой прадедушка был жив…
Ник резко замолчал. Во время этой речи он неожиданно раскрылся сильнее, чем раньше, и я заметила, что все, что он говорит, действительно его волнует. Очевидно, та война наложила на его народ сильный отпечаток. Мне захотелось спросить, участвовал ли его прадед или дед в войне, но опять стало неловко. Что, если участвовал? Тогда же, насколько понимаю, фашисты сгоняли в армию всех.
— Не нужно оправданий, — остановила я его. — И лучше бы вообще не говорить о таком при знакомстве с моими. Дед родился уже после войны, но эта тема для него болезненная, он любил отца и потерял его слишком рано.
— Конечно, — Ник уже полностью пришел в себя и продолжил спокойно: — Мы не станем спорить на эту тему, не волнуйся. Я же действительно хочу понравиться твоей семье.
— Ты замечательный! — Я поцеловала его в губы, а он все еще задумчиво смотрел на экран, где на скане восстановленной фотографии застыли три фигуры.
А я смотрела на него и думала о том, что чувствую по отношению к этому человеку. О любви говорят очень много возвышенных и красивых слов. Но это все только «слова, слова, слова». Что такое любовь для меня? Может быть, желание смотреть на человека, видеть его лицо таким, какое оно есть — и упавшую на лоб неровную прядку волос, и едва заметную морщинку в уголке глаза. Так я смотрю на своих кукол, создавая их лица, вернее, служа проводником чьей-то высшей воли и понимая, что идеально гладкое лицо — это мертвое, не настоящее лицо. Или любовь — это желание прикасаться? Ощущать под пальцами теплоту его кожи, легкую шелковистость волос — как я ощущаю теплоту материала, с которым работаю. Или это тот особый эмоциональный подъем и шум в голове, который до того случался у меня только в самые прекрасные моменты творчества? Мне кажется, любовь — слишком многогранное и сложное чувство, чтобы дать ему определение и выявить все его симптомы, иногда сходные с симптомами тяжелой затяжной болезни.
Даже хорошо, что Ник не говорит о любви, — обрекать в неуклюжие слова такие тонкие чувства всегда тяжело и страшно. Разве можно сжать в кулаке бабочку? Если по неосторожности стереть с ее крыльев пыльцу, она не сможет летать. Нет, лучше молчать, сберегая свою бабочку.
— Теперь я буду с тобой, — сказал Ник, уловив мое настроение, и уткнулся теплыми губами мне в шею.
Его дыхание мягко щекотало меня, рождая мурашки по всему телу.
Вот бы так продолжалось целую вечность!
Мы остались в квартире на ночь. Услышав, что я не приеду, бабушка заахала и не без опаски передала мои слова деду Борису.
— Скажи Павлу, что он за нее головой отвечает, — прокомментировал тот.
Пришлось объяснять, что с Пашкой мы расстались и я познакомилась кое с кем еще.
— Ах познакомилась! — протянул дедушка и строго добавил: — Не знаю, как там у вас, а в наши времена это называлось облегченным поведением. Только у нас девицы этим не хвастались, даже отъявленные шалавы.
Я хмыкнула. За словом в карман дедушка Боря не лез.
— Так и я не хвастаюсь, — парировала я. — Кстати, Ник сделал мне предложение, и я ответила согласием.
В трубке воцарилась зловещая тишина, а мне вдруг стало не по себе. Не случилось бы что с дедушкой, он, конечно, крепкий и деятельный, но все же возраст со счетов не спишешь, а сердце у него пошаливает.
— Дед, все в порядке? — тревожно спросила я.
— Как сказать, внученька… — Он откашлялся. — На свадьбу хоть позовешь или тоже между делом сообщишь, что штамп поставили?
— Мы приедем к вам завтра, маму с папой я тоже позову. Хорошо? — предложила я, обрадованная, что дед в целом неплохо выдержал неожиданное известие.
— Ну, плохо или хорошо, это мы еще посмотрим, — пообещал дедушка и добавил: — Ну ты и мастерица делать сюрпризы!
Ночь мы с Ником провели вместе. Утром он уехал, сославшись на дела, а я осталась в опустевшей вдруг квартире. Не было ни Ника, ни Гретхен, и это казалось мне очень странным, я физически, очень болезненно ощущала их отсутствие. Встретилась с заказчицей, но продажа уже не радовала меня. Я ждала Ника. Все время, пока он не вернулся, я промаялась, слоняясь из угла в угол. Пыталась лепить, но только испортила материал и бросила это. То и дело подходила к окну и, глядя сквозь запылившееся уже стекло, тупо смотрела на улицу.
Звонила мама, пораженная услышанными новостями.
— Ты же его совсем не знаешь! Он хороший человек? — спрашивала она.
— Я знаю Павла, и что из этого? — задала я встречный вопрос. — И да, Ник хороший. Он самый лучший. Я… я его люблю.
И маме оставалось только горестно вздыхать. Наверное, все матери ощущают беспокойство и сомнения, когда их маленькие девочки, которым только вчера вплетали в косички яркие бантики, внезапно взрослеют. Когда взрослеет дочь, стареет мать.
— Ты увидишь его, и он тебе обязательно понравится, — заверила я.
Наконец позвонил Ник и сказал, что ждет у подъезда.
Спустившись, я заглянула в почтовый ящик и увидела там неподписанный конверт. Сердце испуганно вздрогнуло и замерло. Руки предательски дрожали, когда я вскрывала конверт.
Всего-то маленький листок картона. Визитка.
«Алексей Ветров. Независимый корреспондент», — сообщала она, а сделанная карандашом приписка поясняла: «На случай, если с первой случилась неприятность. Не спешите выбрасывать и эту. Возможно, я еще пригожусь. Ваш Ураган».
Я едва не рассмеялась от облегчения. Но какой же этот Ураган наглый! Слышала, что журналисты проныры и прилипалы, но не представляла, что до такой степени. И все же я не стала выбрасывать визитку, а сунула ее в сумку. Покажу бабушке и деду, а они по своим каналам разыщут этого приставучего прощелыгу и доходчиво объяснят ему, что меня следует оставить в покое.
