— Вы с ума сошли! — отец Моники подскочил в своем кресле. — Кто вы и кто я!
— Вы, насколько я знаю, фактически банкрот, — спокойно, очень сухо проговорил Генрих. — И единственное ваше достояние находится сейчас у меня. Я же человек состоятельный, накопивший вполне достойный капитал, если уж о том зашла речь.
Хозяин кабинета медленно опустился обратно и долго молчал, глядя на столешницу.
— Вы собираетесь меня ограбить? — проговорил наконец он.
Вольштайн нахмурился — кажется, его терпение начинает иссякать.
— Я не собираюсь вас грабить, — сказал он, подойдя вплотную к разделяющему их, словно баррикады, столу. — Я могу помочь вам поправить ваше положение и обеспечу достойным образом вашу дочь. И это будет весьма своевременно, потому что она встречается с человеком, не имеющим за душой ни гроша. Подумайте, нужен ли вам такой союз.
— Я подумаю, — тяжело произнес отец Моники.
Генрих Вольштайн покидал кабинет с чувством собственной победы. Конечно, все сложится так, как нужно ему. Стефан Рихтер, конечно, молод и хорош собой, однако — абсолютный выскочка, сделавший ставку на харизматичного говоруна, ни разу еще не добившегося большинства на выборах. Вот и сейчас их ждет очередной провал и безвестность. Сам же Генрих в политику не лезет, зато понимает, что средства важны при любой власти, а талант позволяет ему выделяться даже в нынешнее суматошное время. Конечно, Моника достанется ему, ей придется смириться и привыкнуть. Пусть сейчас она его не любит, но любовь можно завоевать, купить, в конце концов.
В этом счастливом заблуждении он оставался ровно два дня.
Тридцатого января восьмидесятишестилетний Гинденбург, должно быть, окончательно сойдя с ума, назначил главу НСДАП, харизматичного выскочку Адольфа Гитлера, рейхсканцлером Германии. Вечером того же дня в Берлине состоялось грандиозное факельное шествие.
Глядя на бесконечное море огней, Генрих Вольштайн видел, как горят его надежды.
Глава 9
Наше время, начало июля
Платье невесты удивительно подходило Гретхен. Сама не знаю, откуда у меня взялась странная, на первый взгляд, идея сшить свадебное платье и ей. Это заняло столько времени, что было некогда думать о переменах, готовящихся в моей собственной судьбе. Во-первых, требовалось найти старинное кружево. Я пересмотрела множество частных объявлений и побывала в нескольких антикварных магазинах, придирчиво разглядывая и ощупывая ткань, чтобы поймать то самое непередаваемое ощущение «мое». Наконец это произошло — викторианская льняная скатерть погибла, послужив материалом для создания чего-то нового. Кто-то скажет, что это варварство, но глядя на Гретхен, на то, как сияют ее глаза, я чувствовала, что поступила верно. Точнее, я просто не могла бы поступить по-другому. И пахла ткань совершенно правильно — пылью и лавандой. Пуговицы тоже были старинные, совсем крохотные, жемчужно поблескивающие. К ним же я отыскала и перенизала для куклы колье из мелкого, чуть желтоватого жемчуга.
Мое собственное платье задумывалось в пару платью Гретхен. Остатки скатерти пошли на его отделку, а желтоватым матовым жемчугом я расшила лиф.
— Очень красиво, — сказала мама, когда я показала ей готовую работу. — Но жемчуг — это же к слезам!
Я засмеялась и махнула рукой. Мамы бывают иногда до глупости суеверны, особенно когда речь заходит о свадьбе их единственной дочери.
— Твоя дочь все решает сама: и какое платье ей шить, и за кого выходить замуж, — заметил дедушка Боря с иронией.
— А разве кто-то должен делать это за меня? — парировала я, слегка обиженная тем, что он по-прежнему не слишком одобрял мой будущий брак. Впрочем, не мешал — и то ладно. К Нику дед явно придирался, да и что за претензии — «слишком хороший»? По мне так это комплимент, и только дед Борис умудряется произнести эти слова так, что понимаешь: не одобряет.
В любом случае назначенный день приближался, и платье было готово. К нему подходили чайные розы и лилии, они чудесно смотрелись в маленьком округлом букетике, и, хотя мама снова глядела неодобрительно (мол, лилии — кладбищенские цветы), я просто не смогла от них отказаться.
Вечером перед самой свадьбой я примерила платье и, подойдя к зеркалу, отпрянула, увидев там незнакомку. Я была похожа на девушку из начала прошлого века, вернее, на тень этой девушки — из-за худобы и бледности. Зато глаза сияли необыкновенно ярко, и убранные вверх волосы открывали длинную шею, показавшуюся мне аристократичной.
— Я буду счастлива, — сказала я, и незнакомка в темном стекле синхронно со мной пошевелила губами. — Я буду счастлива…
Эти слова беспомощно прозвучали в тишине пустой квартиры — Ник уехал к себе, чтобы подготовиться, встретиться мы должны были уже в загсе, и мне ужасно недоставало его тепла, его прикосновений, да что там, просто его присутствия рядом.
А ночью мне приснился кошмар, как будто меня, положив мне на грудь цветок лилии, кладут в кукольную коробку, похожую на гроб. Очень плотную, с тяжелой крышкой. От аромата лилий кружилась голова, воздуха не хватало. Я хотела закричать, сказать, что я живая, попросить выпустить меня на свободу, но не могла. Губы больше не подчинялись, как и все тело, казалось, отлитое из твердого холодного фарфора.
Стараясь отодвинуть в сторону панику, я прислушивалась, пытаясь понять, что происходит за пределами моей коробки. До меня доносились приглушенные веселые голоса, смех и, кажется, звон бокалов. Люди праздновали и веселились, и от этого становилось еще более жутко. Откуда-то я знала, что все позабыли обо мне, задвинув меня наверх пыльного шкафа памяти. Я оказалась в чудовищной ловушке и не могла найти из нее выход, я больше не являлась хозяйкой не только своей судьбы, но и собственного тела.
Проснувшись от ужаса, едва переводя дыхание, под громкий гул пульса в висках, я наткнулась на холодный внимательный взгляд Гретхен. Кукла словно за мной наблюдала, и мне вдруг захотелось повернуть ее к стене, чтобы не видеть этого взгляда. Впрочем, я тут же пришла в себя, и мне стало стыдно перед куклой.
— Глупая у тебя хозяйка, — проговорила я и, перевернувшись на другой бок, закрыла глаза. Правда, уснуть удалось далеко не сразу, а ощущение чужого взгляда казалось таким тяжелым и навязчивым, что я, словно в детстве, залезла под одеяло с головой. Конечно, любой психолог легко объяснил бы состояние тревожности предстоящей свадьбой. Любые, даже самые позитивные, перемены вызывают подсознательный страх.
А наутро началась обычная суета, заставившая меня напрочь забыть о ночных кошмарах. Несмотря на то что Ник настоял на очень скромной свадьбе, я хотела быть для него самой красивой, поэтому, едва рассвело, погрузилась в подготовку — маски, патчи под глаза, позволяющие убрать не вовремя появившиеся синяки, потом посещение визажиста-парикмахера и маникюрши. Они дружно колдовали надо мной и добились впечатляющего результата.
Даже я сама была довольна той красавицей, что отражалась в зеркале. Я так ждала появления Ника, чтобы увидеть, как он посмотрит на меня, однако, видимо, он сам слишком нервничал перед церемонией — едва глядел в мою сторону и вдруг показался мне незнакомцем. Но я взяла себя в руки.
