Она с усилием сглотнула. Ком в горле не исчез, но словно съежился.
— Просто… голова болела, — солгала она. Каждое слово царапало горло, так что говорить получалось с трудом… но… очень важно, чтобы этот человек ничего не заметил и ни о чем не догадался.
— Где Борис? Еще на занятиях?
Она моргнула. Больше всего ей хотелось, чтобы ее оставили в покое, затем покосилась на Гретхен. «Береги нашу тайну!» — легко читалось на ее лице, а ярко-синие глаза насмешливо блестели, обнажившиеся в улыбке мелкие зубки казались зубами хищника.
— Да, на занятиях, — отозвалась она, и понятия не имея, где этот самый Борис.
Ей говорили, что это ее сын, но она не слишком верила. Гретхен сказала, что мальчишку подсунули в роддоме. Специально для того, чтобы кольцо вокруг нее стало плотнее и ей не удалось спастись.
— Сейчас поужинаем, — Николай закрыл дверь в комнату и принялся переодеваться.
Она следила за тем, как он снимает рубашку и очень аккуратно вешает ее на плечики, а потом долго расправляет. Из кармана его штанов высовывался тонкий шнурок. Зачем он Николаю? Ната неуверенно посмотрела на Гретхен, и та едва заметно кивнула, подтверждая ее мысли.
«Он хочет избавиться от нас», — словно услышала Наташа.
— Я так устал, ты бы только знала! — проговорил мужчина, тяжело вздохнув.
Ну вот. Он устал от них и этим оправдывает себя.
Знал бы он, как она устала! Сколько вообще может продолжаться эта мука?!
«Или он, или я. Или он, или ты», — произнесла Гретхен одними губами.
Наташа дернулась.
— Что случилось? — Коля повернулся к жене и вгляделся в ее лицо.
Проклятый электрический свет еще слепил беззащитные глаза.
От ужаса Наташа замерла, но тут же вспомнила, что не должна вызывать подозрений. Ее единственный шанс уцелеть — обмануть мужа и опередить его.
— Я очень проголодалась, — сказала она нерешительно, хотя на самом деле вовсе не испытывала голода. Когда она вообще действительно хотела есть в последний раз? Ната и не помнила. — Ты устал. Давай я тебе помогу.
Кажется, Николай искренне удивился.
— Сейчас накрою на стол, — она, сделав над собой усилие, двинулась к выходу из комнаты.
Спину прожигали два внимательных взгляда.
«Я спасу нас», — мысленно пообещала Наташа Гретхен, а затем, уже на пороге, обернулась к мужу:
— Будешь чай? Я поставлю чайник.
Он медленно кивнул, явно все еще не придя в себя от изумления. Он давно отвык, что жена сама занимается ужином.
Наташа поспешно отвернулась — держать лицо было очень трудно — лицо все время так и норовило сползти набок, приходилось потихоньку поправлять его рукой.
— Сейчас приготовлю что-нибудь, — говорила она, шагая на кухню.
В груди ощущался холод, словно внутрь нее напихали кубики льда. А может, так и произошло? Он вполне мог сделать так, пока она спала.
Он устал. Он хочет от них избавиться.
Ну что же, Гретхен права — настал момент выбора.
Глава 11
Наше время, начало июля
Не помню, как добралась до дома. Ноги принесли меня сами. Заметив перед собой унылую дверь подъезда с процарапанными похабными надписями и тяжелой, тронутой ржавчиной ручкой, я остановилась.
Имею ли я право возвращаться домой? Как теперь взглянуть на Ника?
В голове возникла история из «Джен Эйр». Мистера Рочестера женили на сумасшедшей… Берта! Точно, ее звали Берта, и никто не сказал ему, что в ее роду уже были сумасшедшие. Сначала он любил жену, а потом только в ужасе отшатывался при каждом ее прикосновении.
И вот история повторилась.
Нику тоже ничего не сказали о моем приданом. Но почему об этом не знала даже я? Что будет теперь? Теперь Ник меня возненавидит? Станет бояться?
Распахнувшаяся дверь чуть не ударила меня по лбу — я едва успела отскочить. Задумавшись, я даже не услышала писка открывающегося замка.
Выходившая из подъезда пожилая женщина наградила меня таким взглядом, словно уже знала мою историю.
А что, если об этом знают уже все?
«Не сходи с ума, — велела себе я, хихикнув над двусмысленностью этой фразы. — Возьми себя в руки. Сначала нужно все обдумать. Ну же! Ты же еще в состоянии думать!»
Медленно переведя дыхание, я отвернулась от двери.
Не стоит идти домой. Лучше немного переждать, дать себе время опомниться. Возвращаясь от отца, я купила новую пачку сигарет, и теперь открыла ее дрожащими пальцами. Первая сигарета переломилась пополам. Вторую я достала почти целой и принялась щелкать зажигалкой.
Но не успела я сделать несколько шагов, как увидела Костю, Пашкиного друга.
— Привет, — Костя улыбнулся, но тут же стал серьезным: — Что-то случилось? У тебя такое лицо… И ты разве куришь?
— Спасибо, — я с усилием сглотнула. — Все… хорошо. Почему бы мне не курить?
Он покачал головой и помог зажечь проклятую сигарету. Пальцы по-прежнему тряслись.
— Пойдем, — он решительно потянул меня за руку. — Я знаю неподалеку кафе, где делают лучший в Москве кофе.
Сил спорить не было, и я пошла за ним, затягиваясь на ходу отвратительно-горьким дымом.
В кафе было много народа, но мы уселись за дальний столик, и там оказалось даже уютно.
— И что тебе велел передать Паша? — спросила я, чтобы не затягивать сцену.
— Сначала ты выпьешь кофе и съешь пирожное, а потом будем говорить! — отрезал Костя и, даже не спросив меня, заказал большой раф-кофе и пирожное с ягодами.
В другое время я бы возмутилась — не люблю, когда решения принимают за меня, однако сейчас просто махнула рукой. Даже приятно, когда не нужно ни о чем думать. И пока я пялилась на светло-кофейную стену с каким-то расплывчатым рисунком, сама не заметив этого, выпила все и съела пирожное. Наверное, это нервное.
Повертев в руках стакан и обнаружив, что он опустел, я поставила его на стол и посмотрела на Костю. Он неторопливо пил свой кофе и смотрел что-то в смартфоне. Будто мы — случайные попутчики и ему до меня нет никакого дела. И от этого мне сделалось легче. Наверное, навязчивое внимание вызвало бы у меня протест и желание закрыться, спрятаться, словно моллюск за створки раковины, а его спокойное равнодушие вдруг прорвало плотину, и я почувствовала, что глаза обожгло слезами.
Сначала я плакала тихо, почти незаметно, потом принялась всхлипывать. Костя молча подавал мне бумажные салфетки и подвинулся так, чтобы загородить меня от любопытных.
Слезы лились и лились. Я сморкалась, хлюпала распухшим носом, но никак не могла прекратить плакать. Мне было стыдно, но вместе с тем я чувствовала облегчение.
