На следующий день я снова заглянула на сайт. Ник ничего не написал. Зашла на его страницу. Возможно, все, что меня интересует, отыщется там или в Instagram. Но нет, ничего подобного. Еще раз пролистала его материалы, в которых и вправду было много о куклах начала двадцатого века. Впрочем, ничего принципиально нового я для себя не открыла. То, что фарфоровые куклы сначала изготавливались во Франции, а с конца восьмидесятых годов девятнадцатого века основное производство перешло в Германию, знала и без того. Как и об основном материале, из которого их делали, — бисквите — неглазированном фарфоре. Америку тут не откроешь.
И что же теперь? Этот Ник появился на горизонте, заинтересовал и исчез? У меня имелось два выхода: поступить по-умному, то есть забыть об этом, или начать совершать глупости. Думаю, нет нужды пояснять, как именно я поступила.
«Люблю ярко-желтые и зеленые хризантемы», — написала я и на миг замерла, прежде чем отправить сообщение. И все-таки, что я творю, и главное — зачем? Сама же не думала про этого Ника ничего хорошего, и тем не менее он оказался событием в моей овсяночной жизни.
— Может быть, я открою твою тайну, — сообщила я Гретхен и решительно нажала на ввод.
Гретхен, как водится, ничего не ответила и смотрела по-прежнему невозмутимо. Как-то от отчаяния я думала отнести эту куклу оценщику, но так и не решилась. Для моей семьи она всегда значила слишком много и, несмотря на нанесенное ей увечье, являлась, пожалуй, основным ценным предметом.
Десятки раз осторожно вылепляя очередное кукольное лицо, я пыталась искупить ту давнюю вину, но до сих пор не смогла, по крайней мере горечь не проходила, а взгляд Гретхен оставался таким же презрительно-укоризненным. Она реально изменилась в тот самый день. Я даже сличала фотографии — старые, сделанные до катастрофы, и новые — и готова спорить, что взгляд Гретхен стал другим. Она не готова простить мне обиду.
Как бы мне хотелось знать о ней больше…
1944 год, начало августа
Посмотрев в зеркало, Моника нахмурилась. В последнее время муж часто отлучался, а она переживала — и вот пожалуйста, под глазом наметилась явная морщинка, а лицо бледное, какое-то уставшее. Сегодня Стефан наконец будет дома, а значит, нужно оказаться на высоте!
Покачав головой, Моника принялась делать маску на основе бодяги, рецепт которой получила от матери. Затем с тревогой посмотрела на часы.
— Грета! — позвала она кухарку. — Все готово?
— Да, фрау Моника, — рыжая полноватая кухарка в присутствии хозяйки будто вытягивалась в струнку и явно робела, но это к лучшему, ведь строгость необходима в некоторых вопросах, панибратства с прислугой Моника, как и ее мать, не одобряла. — Все сделано, я достала фарфор и серебряные приборы.
— Хорошо, — молодая женщина позволила себе улыбнуться. — А салфетки?
— С оленями, фрау.
На миг Моника задумалась: вроде подходят для обычного семейного ужина, однако сегодня хотелось чего-то особенного.
— Достань фамильные, с орлами. Это все.
Кухарка удалилась, а Моника занялась приведением себя в порядок. В заключение она раз двести провела щеткой по пышным золотистым волосам и снова тщательно осмотрела свое отражение. Нет, она все еще очень хороша, ярко-синие глаза сияют, а морщинка пропала — возможно, она только померещилась. До прихода Стефана оставалось время, и молодая женщина заглянула в детскую.
— Мамочка! — маленький Эмиль бросился ей на шею, и Моника расцеловала сына в тугие, сладко пахнущие щечки.
Он был уже наряжен в новый костюмчик и казался ангелочком — волосы тоненькие, мягкие, золотые, в Монику, а глаза серые, отцовские. Их долгожданный любимый мальчик, настоящий подарок неба, ведь они со Стефаном уже не верили, что у них могут быть дети, когда он появился.
— Ты мой любимый, хороший мальчик! — Моника взяла сына на руки. В свои неполные четыре Эмиль был тяжеленьким, но разве чувствуешь тяжесть, когда поднимаешь родную кровиночку! — Сегодня приедет папочка. Ты скучал по папочке?
— Очень, — подтвердил мальчик. — Где папа? Я хочу к папе!
Моника кивнула няне, чтобы та ушла, и, не спуская Эмиля с рук, села на диван в детской.
— Понимаешь, — сказала она, заглядывая в глаза сыну. — Сейчас очень тяжелое для всех нас время. Папочке нужно очень-очень много работать. Но скоро все будет хорошо, мы справимся, наш папочка к нам вернется и больше не будет уезжать. Понимаешь, Эмиль?
Он подумал и только после этого серьезно кивнул.
Ее ангелочек стал уже совсем взрослым и очень умным.
— Все будет хорошо, — повторила Моника.
Она и сама верила, что вскоре все вернется на круги своя, так, как было до войны. В наполненной солнечным светом детской невозможно думать о плохом, здесь сердце, как цветок, открывается навстречу радости, и можно верить, что зло никогда не войдет в этот дом, построенный с заботой и любовью, а под его сводами будет всегда звучать смех.
Вернется Стефан, они заживут как прежде: счастливо и легко. Эмиль вырастет, закончит школу, познакомится с хорошей девочкой… Например, Агнесса, наверное, могла бы ему подойти, или Аделина… Они поженятся, и когда-нибудь уже их дети будут жить в этом доме, снова наполняя его веселыми голосами и беззаботным смехом.
Так было и так будет, ведь этот прекрасный уголок мира создан для счастья.
— Мамочка, а можно мне посмотреть тебя кукольную? — попросил мальчик жалобно. — Ну пожалуйста!
На секунду Моника задумалась. Но лишь на секунду — разве можно отказать в чем-то собственному ребенку?
— Мария! — позвала она няню. — Посмотри за Эмилем, я сейчас вернусь.
— Слушаюсь, фрау Моника. — Девушка присела в полуреверансе.
А Моника отправилась в кабинет, где в запертой секции старинного дубового шкафа, принадлежавшего еще предкам Стефана, стояла золотоволосая синеглазая кукла. Черты ее лица в точности соответствовали чертам семнадцатилетней Моники, и, взглянув на куклу, она в очередной раз убедилась, что время еще не коснулось ее, она так же красива, как в те дни, когда впервые встретилась со Стефаном и они влюбились друг в друга. Сначала отец был против и называл Стефана неблагонадежным выскочкой, но ее избранник сумел доказать свою перспективность, и отцу не оставалось ничего другого, как сдаться.
Как же они были счастливы в те годы! Тогда, когда Стефану не требовалось так часто уезжать, разрывая ее сердце буквально пополам. Кому она нужна, эта война?.. Ведь именно сейчас, с рождением Эмиля, их семья обрела идеальное счастье. Впрочем, спорить с мужем Моника не решалась — она точно знала, что взгляды в семье могут быть только одни, и определяет их, конечно, мужчина.
Бережно взяв в руки фарфоровую куклу, Моника принесла ее сыну.
— Осторожней, она очень хрупкая, ты помнишь? — спросила она.
