Проворчав что-то, Лазарус отошел от входа, и Гершвин смолк. Мы с Хейзел двинулись следом, и вновь зазвучала музыка, марш в исполнении оркестра из волынок и барабанов, который я не слышал с того черного дня, когда лишился ноги… а также командной должности и чести: «Кэмпбеллы идут…»
Музыка ошеломила меня чуть ли не до потери сознания, впрыснув в меня мощную дозу адреналина: этот древний воинственный клич на меня всегда так действует. Пришлось приложить все усилия, чтобы нахлынувшие чувства никак не отразились на моем лице, и молиться, чтобы никто не заговорил со мной, пока я вновь не обрету дар речи.
Хейзел сжала мою руку, но промолчала. Думаю, она умеет читать мои эмоции – она всегда знает, что мне требуется. Я зашагал вперед, распрямив спину, почти не опираясь на трость, не видя ничего вокруг. А потом волынки смолкли, и я снова обрел способность дышать.
Хильда шла позади нас, слегка отстав – вероятно, чтобы музыкальные приветствия не сливались друг с другом. В ее честь раздалась легкая изящная мелодия, исполнявшаяся, как мне показалось, на серебряных колокольчиках, а может, на челесте. Хейзел сказала, что песня называется «Иезавель», но откуда она, я так и не понял.
Жилище Лазаруса оказалось чрезвычайно роскошным, и мне стало интересно, насколько богато обставлена флагманская каюта «коммодора» Хильды. Хейзел расположилась в его гостиной, так, будто всегда жила там. Но я в ней не задержался надолго – переборка расступилась, и Лазарус провел меня в зал заседаний, вполне подходящий для крупной корпорации. Вокруг гигантского стола были расставлены мягкие кресла, возле каждого помещались блокнот, ручка, графин с водой, терминал с принтером, экран с клавиатурой, микрофон и заглушающее поле. Добавлю, что весь этот ненужный хлам был здесь благодаря Доре, оказавшейся идеальной секретаршей, которая предлагала и подавала к тому же закуски и напитки.
(Я никак не мог избавиться от ощущения, что где-то здесь есть живая девушка по имени Дора, скрытая от посторонних глаз. Но ни одна смертная девушка не сумела бы одновременно жонглировать столькими предметами.)
– Садитесь где угодно, – сказал Лазарус. – Тут у нас без званий. И не стесняйтесь задавать вопросы и высказывать свое мнение. Если выставите себя дураком, никто не обратит внимания, вы будете далеко не первым. Вы знакомы с Либ?
– Официально – нет.
Это оказалась другая рыжеватая блондинка, не Дити.
– Тогда познакомьтесь. Доктор Элизабет Эндрю Джексон Либби Лонг, полковник Ричард Колин Эймс Кэмпбелл.
– Очень приятно, доктор Лонг.
Она меня поцеловала. Я ожидал этого, поняв за два дня, что избежать дружеских поцелуев можно, только дав задний ход… но лучше расслабиться и получить удовольствие, что я и сделал. Доктор Элизабет Лонг, очень симпатичная, была почти не одета, от нее приятно пахло, и на вкус она тоже была приятна. Задержавшись рядом со мной на три секунды дольше необходимого, она погладила меня по щеке и сказала:
– У Хейзел хороший вкус. Рада, что она привела вас в Семейство.
Я покраснел как рак, но никто не обратил на это внимания – по крайней мере, так мне показалось. Заговорил Лазарус:
– Либ – моя жена, а также партнер, еще с двадцать первого века по григорианскому календарю. Вместе мы прошли через бурные события. Тогда она была мужчиной и офицером Терранских вооруженных сил в отставке. Но и тогда, и сейчас, в мужской или женской ипостаси, это величайший из математиков всех времен.
Элизабет повернулась и погладила его по руке:
– Ерунда, Лазарус. Я не такой великий математик, как Джейк, а в геометрии он способен сделать то, чего я никогда не смогу. Он может представить куда больше измерений, чем я, и не заблудиться в них. Я…
Следом за нами вошел Джейкоб Берроуз, муж Хильды.
– Чушь, Либ. Меня тошнит от ложной скромности.
– Пусть тошнит, дорогой, лишь бы не на ковер. Джейкоб, то, что думаем ты, я или даже Лазарус, не имеет значения. Мы – те, кто мы есть, и, по-моему, нам нужно кое-что сделать. Лазарус, что случилось?
– Подождем Дити и мальчиков, чтобы не обсуждать дважды одно и то же. Где Джейн Либби?
– Я здесь, дядя Вуди.
Вошла обнаженная девушка, похожая… но, пожалуй, больше не стоит говорить о фамильном сходстве, о рыжих и других волосах, об одежде и ее отсутствии. На Терциусе ввиду климата и обычаев одежда считалась не обязательной: как правило, ее носили в публичных местах и иногда дома. В Семействе Лазаруса Лонга мужчины бывали одеты чаще женщин, но никаких правил – по крайней мере, известных мне – не существовало.
Рыжие волосы часто встречались на Терциусе, а еще чаще – в Семействе Лонга. Заводчик скота сказал бы об эффекте «лучшего производителя», то есть Лазаруса. Но в Семействе имелось еще два источника генов, никак не связанных с Лазарусом и друг с другом: Элизабет Эндрю Джексон Либби Лонг и Дея Торис (Дити) Берроуз Картер Лонг. Был и еще один источник, в то время мне неизвестный.
Сторонники теории Гильгамеша давно заметили, что рыжеволосые люди склонны создавать обособленные группы, как это случается в Риме, Ливане, Южной Ирландии, Шотландии… и, что еще примечательнее, случалось в прошлом – от Иисуса до Джефферсона, от Фридриха Барбароссы до Генриха Восьмого.
Причины сходства среди членов семейства Лонгов можно было определить разве что с помощью доктора Иштар, семейного генетика. Сама Иштар совсем не походила на свою дочь Ляпис-Лазурь… и неудивительно, учитывая, что у нее отсутствовала генетическая связь с собственной дочерью, чьей генетической матерью была Морин.
Кое-какие из вышеперечисленных подробностей я узнал позже; здесь я упоминаю о них лишь затем, чтобы покончить с этим раз и навсегда.
Круглый стол математиков состоял из Либби Лонг, Джейка Берроуза, Джейн Либби Берроуз Лонг, Дити Берроуз Картер Лонг, Минервы Лонг Везерел Лонг, Пифагора Либби Картера Лонга и Архимеда Картера Либби Лонга – Пита и Арчи. Одного из них родила Дити, а другого – Либби, и эти женщины являлись единственными родителями обоих молодых людей. Дити приходилась каждому генетической матерью, а Элизабет – генетическим отцом… распутывать этот клубок я отказываюсь, пусть упражняются студенты. Лучше назову еще одно имя – Максвелл Берроуз-Берроуз Лонг – и закончу на том, что все эти странные комбинации создавались под контролем семейного генетика с целью максимального усиления математических способностей и подавления вредных рецессивных генов.
Наблюдать за этими гениями во время работы было так же увлекательно, как за партией в шахматы, но были кое-какие отличия. Сперва Лазарус потребовал от Гэй-Плутовки дать свидетельские показания, воспроизводя ее голос через системы Доры. Выслушав Гэй и изучив представленные ею видео- и аудиозаписи, они позвали Зебадию, взяли показания у него, затем пригласили Хильду и попросили ее оценить, за сколько времени Зебадия мог предвидеть взрыв бомбы.
– Что-то между долей секунды и мгновением ока, – ответила Хильда. – Сами знаете, точнее я не скажу.
