Местный язык изучать они не спешили, да и на строительстве или других ответственных работах использовать их боялись: они ничего не умели, да и совершенно не стремились к этому.
Сам Андерс неоднократно видел, как они демонстративно брезгливо вылавливали из больших тарелок поданной им еды куски свинины или другого «проклятого продукта» и кидали их в лица прислуживающих им местных «волонтёров»:
«Эту пищу наша вера нам не позволяет!»
Но при разгроме того поместья все найденные ими запасы дорогого спиртного они выливали не на пол, а в себя: вовнутрь.
Затем они стали кидать пустые бутылки в люстры и серванты.
Звон разбитого стекла их очень забавлял, а мочились они исключительно в его комнатах и коридорах, прямо на ковры.
Услышав шум, соседи вызвали полицию, и «бедным сироткам» пришлось ретироваться.
Но перед тем, как убежать оттуда, они устроили на рояле XIX века какой-то ритуальный танец.
Сначала они обрушили его на пол своим общим весом, а затем подожгли: это совсем не противоречило их религии!
Глава 4
Прошло несколько недель.
Как продвигается расследование этого дела в «том ведомстве», Андерсу интересоваться не полагалось.
В пятницу вечером вся его семья уселась за привычным ужином.
Вдруг раздался телефонный звонок: это была Бригита.
– Включи «Третий Независимый»!
На телеэкране Мод, одетый в свою фирменную фиолетовую майку, что-то рассказывал журналистам.
Андерс бросил все дела, уселся в кресло и включил телевизор на полную громкость.
В отличие от большинства телезрителей, они с Бригитой были немного «в курсе».
Этот «Смельчак», похоже, окончательно разочаровался в действиях даже этой всесильной спецслужбы и решил начать собственное расследование.
В его деле добавлялись новые подробности, и он показывал новые фотографии.
На первой был Конрад, про которого Инга говорила:
– У него белая кожа, и ещё родинка на правой ноге.
Это был судья второго по величине города страны, вполне порядочный семьянин.
Именно он чаще всего председательствовал при вынесении приговоров в «резонансных делах».
Решения, которые он выносил, иногда поражали: при наличии всех отягчающих обстоятельств убийца трёх человек получал пять лет тюрьмы условно, а мелкий клерк, воспитывающий троих детей, постоянный должник банка за ипотеку, за кражу тысячи евро из кассы своей фирмы получал «реальную десятку».
На вопросы журналистов, чем он руководствовался при принятии того или иного решения, судья лаконично отвечал:
– Своей совестью и именем Господа Бога!
Ни одно из его решений, в конце концов, так и не было отменено вышестоящими инстанциями.
В среде судей даже ходила пословица: «Как сказал Конрад, так сказал Бог!»
На второй фотографии было лицо довольно известного бизнесмена, который постоянно лез в политику.
У него было очень мало шансов выдвинуться на этом поприще: толстый и некрасивый, он не обладал ни острым умом, ни красноречием, ни ядовитым языком.
Вдобавок, у него была куча и других недостатков, вроде шмыганья носом и почёсывания уха прямо перед камерой.
Его уже трижды «прокатили» на выборах, и поэтому он решил остаться на вторых ролях, ожидая будующего триумфа.
Но у него водились неплохие деньги, и ради рекламы он финансировал многие общественные мероприятия.
Поэтому одна из политических партий решила включить его в свой «президиум», поставив ему одно условие: избегать публичных дискуссий и интервью.
Звали того политика Александром.
* * *
Ситуация вокруг Мода и его дочки казалась Петерсену неприятной, но не такой уж страшной историей: всё-таки это не убийство с последующим расчленением тела жертвы.
Он на самом деле надеялся, что все подразделения власти, к которым относился и он лично, примут правильные решения.
«Наша Фемида нетороплива, но она неумолима!» – так часто говорил его прямой начальник.
Но понемногу эта история интересовала его всё более, и более.
Теперь он понимал, почему это дело отобрали у Бригиты: в нём фигурировали, как минимум, три важные персоны.
Эти судьи всегда выносили «истинные» вердикты, ставя в классической фразе «казнить нельзя помиловать» свою запятую в нужном месте, и оправданный преступник наверняка откупался щедрыми пожертвованиями в пользу «правильной» партии либо какими-то другими услугами.
Но Андерс недоумевал: будь все эти тупари хоть на чайную ложечку умнее, они бы вызвали этого оскорблённого и униженного до глубины души отца в свою контору, или ещё лучше: сами заявились бы к нему на дом.
Толстая пачка денег и обещания истцу со стороны любого мало-мальски значимого чиновника «наказать всех виновных» наверняка сыграли бы свою роль, и Мод наверняка бы успокоился, хотя бы на какое-то время.
Все «засветившиеся» в этом деле персоны должны были до поры до времени тихо «лечь на дно».
Подобные сделки были не редкостью в судебной практике страны, и инспектор Андерс Петерсен очень хорошо знал эту систему.
Но этот сопляк Александр, в прямом смысле этого слова, вместо того, чтобы занять «глубокую оборону», решил перейти в контрнаступление.
Через два дня «Первый Канал», имеющий статус правительственного, выделил полчаса эфирного времени для интервью с ним.
В нём тот назвал все обвинения со стороны Мода наглой клеветой и уверенно заявил:
– Я никогда в жизни не видел ни этой девочки, ни её матери. Более того, у меня есть алиби: я уже давно привык проводить почти все выходные в более тёплых местах.
Как можно представить алиби на «почти все выходные», недоумевали многие, и не только журналисты.
– Вот мои доказательства! – Александр потрясал перед камерой кучей фотографий. – В тот день я был в Стамбуле!
Там он стоял возле какого-то минарета.
Чисто механически Андерс отметил: на подобных снимках можно отпечатать любую дату, включая время правления фараона Эхнатона.
Рядовой обыватель с лёгкостью проглотит подобный фотомонтаж, но для юриста нужны более веские доказательства, например, штамп пограничной службы в паспорте.
И даже это ничего не значило: Мод обвинял Александра в преступных действиях «по субботам», а не в какой-тот конкретный день.
Но этим дело не ограничилось: в качестве возмещения морального ущерба «за клевету» Александр потребовал от Мода выплатить ему миллион евро.
* * *
