— Ты звала?
— Мой друг ранен, он умирает.
Гексула склонилась над Греем. Нахмурилась, провела смуглой тонкой рукой по его щеке.
— Красивый.
Гексула отстегнула маленькую фляжку, которая висела на поясе, и поднесла к его губам. Грей сделал несколько жадных глотков. Потом она отпила сама и обрызгала его лицо и рану.
— Теперь спи. Как попали в мой лес? — обернувшись, спросила она у Сашки.
Сашка сбивчиво рассказала о событиях последних дней и планах Леборхам убить наследника престола. В зеленых, как болотный мох, глазах Гексулы затаилась недобрая усмешка.
— Нет спасенья. Она найдет ребенка. И убьет. Она видит, слышит, чует. Не убежать. Но ты! Ты владеешь кольцом Ладмира. Почему боишься, почему прячешься? Бейся!
— Я… не умею, не знаю, как управлять его силой.
Гексула совсем по-птичьи прищелкнула языком.
— Иди в Запределье. Ищи Искобальда. Он укроет. Но иди одна. Ребенку нельзя. Смерть.
— Но как же я попаду в Запредельный мир?
— Ищи Три-Дерево. Верь кольцу. Оно укажет.
Судорожно вздохнув, Грей открыл глаза и попробовал приподняться.
— Лежи. Еще рано, — сказала Гексула, склонившись над ним.
Сашке показалось, что в ее голосе, где еще недавно звенел металл, послышалось журчание лесных ручьев, шепот листвы и щебет птиц.
— Оставайся. Здесь, со мной. Навсегда. Чтобы не стареть, не умирать, не печалиться, не помнить.
— Спасибо, — прохрипел Грей, отведя глаза. — Я выжил только потому, что помнил.
Усмехнувшись, она легко коснулась его лба.
— Никогда не держу против воли. Затоскуешь. Сам придешь. Как верный пес. Не сейчас. Но скоро.
Она вложила в его ладонь маленькую свирель, выточенную из светлого дерева.
— Зови. Из любой беды выручу. Моим станешь — навсегда прошлое забудешь, — сказала она, а затем исчезла, растворившись в прогретом солнцем, душистом воздухе.
— Как рука?
— Не болит. Вообще ничего не чувствую. Так странно.
— Давай помогу тебе подняться? — Сашка подставила плечо, и Грей, тяжело навалившись, поднялся на ноги.
— Грей, Леборхам не отступится, она в бешенстве из-за того, что нам удалось улизнуть из-под самого ее носа, и не успокоится, пока жив принц. Нужно где-то укрыться. Ты еще не крепко стоишь на ногах, и Дейзи больше нет.
— Соломинку легко спрятать в стоге, человека — в большом городе, а ребенка — в обители черных сестер.
— Что это за место?
— Там оказываются все бастарды и сироты, которым посчастливилось не умереть в придорожной канаве.
— Далеко это?
Древесные фейри, которые при появлении Гексулы притихли и попрятались, сейчас снова осмелели и обступили их плотным кругом, загалдели все разом, перебивая друг друга.
— Тутась близехонько, коли напрямки.
— Ежели кто короткий путь прознает.
— Не сворачивать, так и до темени поспеете.
— Вы покажете дорогу? — спросила Сашка.
Все фейри, как по команде, вытянули руки-сучья, и все — в разные стороны.
— Так куда же идти?
— А хоть за солнцем, хоть супротив. Все одно — кудысь хошь, тудысь и придешь. Место таковское.
Сашка вздохнула и подхватила на руки заметно потяжелевшего малыша. Он мгновенно уснул на ее руках. Как только полянка скрылась за стеной деревьев, их нагнал Альнус и сунул Сашке погремушку из бобового стручка и маленькую сушеную тыкву, в которой плескался нектар.
— Дитяте, — смущенно пробормотал он и прежде, чем Сашка успела поблагодарить, превратился в кустик ольхи.
Грей шел впереди, прокладывая дорогу через густые заросли папоротника, и с каждым шагом силы возвращались к нему. Когда они уходили с поляны, Сашка заметила, как он выронил свирель — не выбросил намеренно, не потерял, а просто равнодушно разжал ладонь, словно там был использованный трамвайный билет. Сашка подняла дар лесной нимфы и спрятала за перевязь, в которой несла спящего принца.
Глава 17
Когда они прошли около часа, Сашка заметила, что лес вокруг стал неуловимо меняться. Смолкли птичьи трели. Все чаще стали попадаться иссохшие деревья, покрытые серым лишайником. Посмурнело, повеяло холодом. Сашка вздрогнула, когда на ее щеку опустилась осенняя паутинка.
В отдалении послышался печальный перезвон колокольчиков. По дорожной грязи, хранившей отпечатки сотен ног, лошадиных копыт и колес телег, медленно двигалась вереница фигур, одетых в черные балахоны и остроконечные капюшоны, которые закрывали все лицо, оставляя только прорези для глаз. Предводитель и замыкающий звонили в маленькие колокольчики.
— Кто это?
— Прокаженные. По приказу короля они обязаны оповещать о своем приближении звоном колокольчика. Им запрещено пить проточную воду или разговаривать с кем-то, откинув капюшон. Отлучены от церкви и отпеты, как покойники. И продолжают жить еще долгие годы, отверженные всем миром, перебиваясь случайным подаянием.
— Какой ужас…
— Да. Но это добрый знак. Обитель черных сестер совсем близко.
Вскоре до их слуха донесся мягкий колокольный звон. Он плыл над поросшими редким перелеском холмами, баюкая их, как больного ребенка, укрывая невесомым пуховым одеялом. Безмолвные фигуры в черных балахонах все так же медленно брели по дороге. Грей и Сашка держались в отдалении.
— А что за болезнь такая — проказа?
— Человек гниет заживо, покрывается безобразными струпьями и смердит, как падаль. Священники в церквях говорят, что это кара за грехи. Может, так оно и есть.
— Глупости все это средневековые. От любой болезни есть лекарство, — убежденно сказала Сашка. Но Грей лишь покачал головой.
— Ленивая смерть прибирает медленно, но про того, кого пометила своей печатью, уже не позабудет.
Вдоль дороги потянулись поля ржи, овса и ячменя. Черные фигуры жнецов в таких же остроконечных капюшонах, как те, что шли по дороге, издали казались стаей ворон. На холмах за изгородью паслись отары серых овец.
Вскоре Сашка с Греем подошли к стенам обители. По обе стороны высоких ворот возвышались каменные башни с зубчатыми краями и узкими бойницами.
— Как-то это не похоже на госпиталь или приют. Скорее, на неприступную крепость.
— Догадываюсь, что эти стены не раз уже спасали от набегов жителей окрестных селений, которые винят прокаженных во всех бедах — и в падучей скота, и в неурожае, и в засухе или затяжных дождях.
— Но это же несправедливо!
— А кто здесь говорит о справедливости? Боюсь, этого диковинного товара не найти ни на одной ярмарке Гриндольфа, — горько усмехнулся Грей.
