– Тебе тоже, – ответил Хейден.
Кивнув Даксу, он повернулся ко мне. Его рука поднялась, словно он опять хотел взять мою, но затем опустилась. Хейден прошел мимо меня. Я торопливо простилась с Даксом и поспешила за ним.
Он замедлил шаги, но на меня не смотрел. Моя голова абсолютно опустела. Ни одной фразы, с которой можно было бы начать разговор. Да и что я могла ему сказать после случившегося? Сначала наша дурацкая перепалка, затем мрачная реальность смертей, включая и гибель Хелены. После таких событий любые слова были бесполезны.
Я еще плохо ориентировалась в лагере и не заметила, как мы подошли к его хижине. Это я поняла, когда Хейден плечом толкнул дверь и вошел. В его действиях ощущалась странная сила. Как будто его мозг пребывал в подавленном состоянии, но тело не сдавалось. Нечто похожее довольно часто испытывало и мое тело: когда разум истощался, прекращая все попытки, годы выучки брали верх и толкали тело вперед. Оно оказывалось упрямее и мудрее ума.
Хейден быстро снял ботинки и, прямо в одежде повалившись на кровать, накрылся одеялом. Я последовала его примеру. Хорошо, что днем я пополоскалась в душе. Сбросив обувь, я легла, поставив рюкзачок рядом с кушеткой. Едва оказавшись в горизонтальном положении, я поняла, что не усну, хотя и была жутко измотана психологически и физически.
Я вдруг четко осознала реальность своего положения. До сих пор я будто не замечала очевидного факта: мой плен в Блэкуинге – насовсем. Я дурачила себя мыслями вроде: «Буду правильно себя вести, помогать местным; возможно, приду на выручку в трудный момент, и меня отпустят». Однако события этой ночи наглядно показали мне: такого никогда не будет. Жесткие слова Хейдена засели у меня в мозгу. Какая же я была дура, если лелеяла надежды вернуться домой!
Мне суждено оставаться здесь до конца своих дней. И близких своих я уже никогда не увижу.
Или увижу при иных обстоятельствах, если им снова вздумается совершить налет на Блэкуинг. В лучшем случае я смогу лицезреть, как они торопятся унести ноги. В худшем (самый жуткий вариант) – когда им будет уже некуда торопиться. Сегодня, увидев брата, я поняла, до чего же скучаю по близким и дому. Странное обаяние Хейдена заслоняло от меня этот факт. Я слишком легко освоилась в его жилище, чего ни в коем случае нельзя было делать, и теперь обильно пожинала плоды.
Мне вспомнился темный гараж и мгновения, проведенные с Хейденом. Тело обдало жаркой волной. Я вновь ощутила соприкосновение наших тел, его губы, приникшие к моим. Удивительные ощущения, только вряд ли они повторятся после сегодняшнего налета на Блэкуинг. Мои солагерники напомнили Хейдену, кто я и откуда, а потому романтическим мгновениям в гараже не суждено повториться.
Отчаяние подкинуло мне другое воспоминание: как Хейден обхватил меня, не давая броситься в гущу сражения. Безоружной, не знающей, кто напал на лагерь. Я испытала замешательство, вспомнив его губы, прижатые к моему уху, и то, как упорно он старался, чтобы нас не заметили.
– Хейден! – тихо позвала я, не зная, спит он или нет.
Он долго не откликался. Должно быть, уснул. И вдруг…
– Что?
– Зачем ты это сделал?
Поджав губы, я смотрела в темный потолок хижины и ждала ответа.
– Что именно? – отрешенно спросил он.
– Зачем ты разыскал меня, прижал к этой дурацкой стене и не пустил в бой?
Мне отчаянно хотелось знать ответ. Даже под ложечкой сосало от напряжения. Я вертелась на кушетке, дожидаясь ответа. Хейден молчал. Мое терпение таяло. Прошла почти целая минута. Я поняла, что он не собирается отвечать.
– Молчишь? – не выдержала я.
В моем голосе прорывалось отчаяние. Плевать. Я хотела узнать причину.
– Я не очень понимаю твой вопрос, – уклончиво сказал Хейден.
– Ты меня не пускал, чтобы никто из грейстоунских налетчиков не увидел меня и не узнал, что я осталась жива? Или хотел меня защитить, поскольку я была безоружна? – спросила я, не зная, какой ответ окажется менее болезненным.
Хейден молчал. В темноте слышалось лишь его негромкое дыхание.
– Хейден! – почти заорала я, раздосадованная его нежеланием отвечать.
– Что ты хочешь от меня услышать, Грейс? – устало спросил он.
– Правду.
– Я это сделал, чтобы в твоем лагере не узнали, что ты здесь, – напряженно произнес он.
Я сникла, разочарованная его ответом.
– Но… – продолжал Хейден.
Мой живот заурчал, выражая надежду вопреки всем недавним событиям и моей злости на Хейдена.
– Что «но»?
В висках у меня стучало. Я изо всех сил заставляла себя не шевелиться.
– Но я бы соврал, если бы сказал, что первой причиной была эта, а не забота о твоей безопасности.
Глава 14. Контроль
Хейден
Я глубоко вздохнул и в очередной, наверное уже тысячный, раз перевернулся с боку на бок. Вопреки всем стараниям сон продолжал играть со мной в прятки. Я был дико измотан физически и психологически, однако разум не желал успокаиваться, мешая мне погрузиться в благословенное забвение сна. Как бы я ни мечтал о нескольких часах отдыха перед тяготами нового дня, судьба отказывала мне в таком подарке.
Я лежал на спине и глядел в темноту, ощущая нервозность во всем теле. Руки и ноги дрожали. Никакие попытки унять дрожь не давали результата. Вздохнув еще раз, я прекратил игру в засыпание, сел на кровати и спустил ноги на пол, упираясь локтями в колени. Я обхватил голову руками, выгнул спину и только тогда окончательно встал.
За грязными окнами едва брезжил рассвет, но передвигаться по хижине я мог и с закрытыми глазами. Ноги ловко обходили препятствия, раскиданные на полу. Я добрался до письменного стола, зажег огарок свечи и плюхнулся на стул. Взглянув украдкой на Грейс, я с облегчением увидел, что она крепко спит. Ее грудь медленно поднималась и опускалась.
Я поморщился от скрипа выдвигаемого нижнего ящика. Оттуда я достал старую конторскую книгу в кожаном переплете, служившую мне дневником. Скрип мог разбудить Грейс. Я снова взглянул на нее. Она продолжала спать. Я раскрыл дневник на последней записи с неровными строчками. Края страниц были потерты. В последнее время у меня как-то руки не доходили до записей. Не скажу, чтобы мне это нравилось. Я старался вести дневник более или менее регулярно.
Чистых страниц оставалось не так уж много. Каждая заполненная хранила частичку меня, переведенную в слова. Я делал записи для памяти: записывал то, что непременно забудется, если не останется на бумаге. Если не вести хронику событий, как другие о них узнают? Когда нас не станет, откуда еще людям будущего почерпнуть сведения о нашем лагере и его обитателях?
Из того же ящика я достал ручку и начал писать. После долгого перерыва это было не так-то просто. Казалось, я вожу по бумаге не своей, а чьей-то чужой рукой. Наш мир мало нуждался в письме, и такое простое занятие казалось странным. Мне понадобилось преодолеть скованность руки. Первые слова получились написанными вкривь и вкось. Постепенно рука вспомнила навык и задвигалась свободнее. То, о чем я писал, отзывалось болью в сердце, но я старался подавлять эмоции, сосредоточившись на точности изложения.
