– Хейден, папа посоветовал бы нам бежать дальше, – сказала она.
Ее лицо было мокрым от слез, но гибель отца не лишила ее силы. Я вяло кивнул, сдерживая слезы, пока они не переросли в рыдания.
– Вот это мой мальчик, – произнесла она. – Мой сильный храбрый мальчик.
Торопливо поцеловав меня в лоб, мама встала, подняв меня. Ее рука крепко сжала мою.
– Бежим, любовь моя.
В последний раз оглянувшись на тело отца, мы побежали дальше. Впереди высился большой мост. До него оставалось несколько кварталов. Теперь я смотрел только на мост. Под ним собрались люди в отчаянной попытке спрятаться от разгула смерти. Надо лишь добежать до этого моста, и мы окажемся в безопасности. Так я говорил себе.
Мы бежали очень быстро. Пятилетний ребенок, я очень устал, но расстояние до моста сокращалось. В толпе я различал знакомые лица взрослых. Эти люди приходили к моим родителям и вели разговоры, в которых я тогда ничего не понимал. К мосту подбегали другие люди, совсем незнакомые. Некоторые были довольно странного вида. Оставалось каких-нибудь пятьдесят ярдов. Я начинал верить, что мы благополучно доберемся. Мы ведь были совсем близко. Почти рукой подать.
– Умница, Хейден, – подбадривала меня мама. – Осталось еще чуть-чуть.
– Мам, мы туда обязательно добежим! – крикнул я, торопясь изо всех сил.
Теперь нас отделяло от цели менее двадцати ярдов. Люди размахивали руками, торопя нас. Я был почти уверен, что скоро мы присоединимся с ним, когда мою руку вновь потянуло назад. Я повернулся, боясь увидеть причину этого рывка.
Мамина рука еще сжимала мою, но сама она лежала на разбитых камнях мостовой. В груди зияла такая же дыра, как у отца. Из дыры хлестала кровь. Жить маме оставалось несколько мгновений. Последним, что успели прошептать ее губы, было мое имя, едва слышимое в этом адском хаосе звуков.
– Хейден…
Так за считаные минуты погибли мои родители. Беспомощный, перепуганный, я остался совсем один.
Я резко тряхнул головой, прогоняя тяжелые воспоминания. Перед глазами вновь появилось лицо Грейс. Наверное, она догадалась о происходившем со мною и потому молчала, дожидаясь, пока я отойду от кошмарных картин прошлого.
– Ты не единственная, кому знакома потеря близких, – пробормотал я, вдруг испытав презрение к ней.
По крайней мере, никто из ее близких не погиб.
– Ты потерял свою семью? – догадалась она.
Я тяжело вздохнул. Я был готов говорить о чем угодно. Да-да, о чем угодно, только не об этом.
– Родителей, – ответил я. – Больше у меня никого не было.
– Когда? – спросила она, удивляясь, что я ответил.
– Во время Крушения.
– И ты это помнишь?
Она тихо вздохнула. В ее вопросе я уловил нечто вроде сострадания. Я ненавидел, когда кто-то пытался мне сострадать.
– Да, помню.
– Прости, Хейден. Я не должна была спрашивать.
Она говорила вполне искренне, отчего я почувствовал себя еще слабее.
– Это было давно, – отмахнулся я.
– Но они были твоими родителями, – возразила Грейс.
– Я же тебе сказал, это было давно.
Мне не хотелось говорить о прошлом.
– Значит, с тех пор ты жил один? С пяти лет? – спросила она, проделав в уме нехитрые вычисления.
– Не совсем один, – покачал головой я. – После гибели родителей меня нашел Докк и взял под свое крыло. У меня были Кит и Дакс, Барроу, Мейзи… Я жил не один… просто это не было воспитанием в традиционном смысле. Наверное, так.
– Традиционного смысла давно нет, – заметила Грейс. – Ни в чем.
Я запустил пятерню в волосы. Меня воротило от этой тяжелой темы.
– Да, – ответил я, соглашаясь с нею.
– Так кто же тебя растил? Докк?
– В какой-то степени все взрослые. И потому они для меня – не просто население лагеря. Они мне как семья, и мой долг – заботиться об их безопасности. Я им жизнью обязан.
Грейс молчала. От ее пристального взгляда мне стало неуютно. Я тоже молчал, пока она решала, о чем еще говорить.
– Я еще не встречала таких, как ты, – сказала она, удивив меня этим признанием.
Я еще больше удивился, когда Грейс потянулась к моей руке и медленно провела большим пальцем по костяшкам. Кожа передала дрожь вверх по руке, и от ее прикосновения у меня засосало под ложечкой.
Ничего подобного я не испытывал ни с одной девчонкой. Мы с Мэлин пытались, думая, что дружеские отношения способны перерасти во что-то большее, однако ничего не произошло. Недолгий период совместной жизни был результатом одиночества, и, сколько усилий мы бы ни прилагали, влюбленности между нами не возникло. И таких ощущений, как сейчас, от простого прикосновения Грейс, не было совсем.
Какая жестокая издевка судьбы: Грейс – единственная, кто заставил меня что-то чувствовать, и именно с нею у меня не могло быть никаких отношений.
Я не знал, чем ответить на ее слова. Нежелание говорить о себе притушило мыслительный процесс. По правде говоря, я еще не встречал таких, как она.
Кажется, Грейс поняла, что мне никак не подобрать слов. Она заговорила сама, но вначале убрала руку с моей. Я испытал легкую досаду.
– Значит, ты рос вместе с Китом и Даксом, – слегка улыбнулась она. – Наверное, это было… интересно.
Начатая ею тема касалась уже других, более приятных воспоминаний. Я усмехнулся. Говоря о них, я не чувствовал уязвимости.
– Еще как интересно! – подхватил я. – Кстати, Дакс всегда был таким. Пожалуй, с годами он стал чуточку хуже. А вот Кит в самом начале был помягче. Потом очерствел.
– А они помнят жизнь до Крушения?
Я понимал любопытство Грейс. Она пыталась получше узнать характеры моих друзей.
– Очень отрывочно. Так, отдельные эпизоды.
Я знал, что Кит помнил больше, нежели Дакс, но почти всё – о жизни в лагере. Я был единственным, у кого воспоминания сохранились во всей полноте.
– Могу поспорить, что ваши воспитатели хлебнули с вами бед, – снисходительно усмехнулась Грейс.
Должно быть, ее воображение рисовало троих сорванцов, носящихся по Блэкуингу и добавляющих взрослым немало головной боли.
– Было такое, – признался я и тоже улыбнулся, погружаясь в воспоминания. – Мы постоянно убегали в лес и бродили там одни. Нам всегда попадало за самовольные отлучки. Потом началось обучение. Но дисциплинированнее мы не стали. Когда нам было лет по десять, мы обнаружили в лесу пруд. Плавать там в жару – одно удовольствие. После этого мы вообще перестали слушаться взрослых. Почувствовав вкус свободы, трудно от нее отказаться.
