Февраль 1810 года.
Во дворе Новоспасского монастыря — толпы народа.
В парадных мундирах, лентах, орденах выстроилась вся московская знать…
— Сам главнокомандующий Москвы, жена его Прасковья Кирилловна, урожденная Разумовская, приехала. Да что говорить… Все при параде, как положено, когда особу царской крови хоронят. Митрополит Платон был тяжко болен — викария своего епископа Дмитровского Августина послал в сослужии со всем старшим московским духовенством. Вот так удивительно простую инокиню хоронили. Если могилку ее навестить захотите — под нумером 122 она. Слева от колокольни, у восточной ограды…
«Я записал весь рассказ старика, — сообщил потом Снегирев. — И не раз видел эту могилку. На диком надгробном камне была надпись: „Под сим камнем положено тело усопшей о Господе монахини Досифеи обители Ивановского монастыря, подвизавшейся о Христе Иисусе в монашестве 25 лет и скончавшейся февраля 4 дни 1810 года. Всего ее жития было 64 года. Боже, всели ея в вечных твоих обителях“».
Я узнал, что существовал и портрет ее, содержавшийся в настоятельских кельях Новоспасского монастыря.
Портрет писан на полотне десять с половиной вершков. На задней стороне его идет надпись: «Принцесса Августа Тараканова, в иноцех Досифея, постриженная в московском Ивановском монастыре, где по многих летах праведной жизни скончалась и погребена в Новоспасском монастыре».
Портрет этот был выставлен для широкой публики на любительской выставке в Москве в 1868 году и многократно репродуцировался.
В начале нашего века над могилой Досифеи поставили часовню. И сегодня во дворе Новоспасского монастыря среди постыдной разрухи осталась эта полуразрушенная часовенка — слева от колокольни у восточной стены. Превращены в руины настоятельские кельи, исчезли надгробные плиты, исчез портрет монахини. Но загадочное лицо ее смотрит на нас с репродукции этого портрета. И стоит часовенка над ее таинственной могилой, каким-то чудом уцелевшая…
Февраль 1810 года. В московском доме несколько молодых офицеров играли в карты. После карт, как обычно, сели ужинать. За шампанским разговор пошел, конечно, вокруг удивительных похорон.
— А знаете ли вы, — начал один из молодых людей, — что граф Орлов никогда не ездил около Ивановского монастыря? Я это доподлинно знаю. В тот год я безуспешно волочился за графиней Анной и слыхивал, что граф Алексей Григорьевич повелел своему кучеру за версту объезжать Ивановский монастырь. И вот как-то его новый кучер, который сего повеления не знал, повез графа мимо монастыря, за что пороли несчастного до полусмерти.
— Но что поразительно, господа, — подхватил другой молодой офицер, — говорят, она совершенно молчала целых двадцать пять лет.
— А вот тут я с вами не согласен, — вступил в разговор третий. — Моя кузина Варенька Головина все эти годы воспитывалась в Ивановском монастыре. И на днях кое-что поведала мне: оказалось, покойная монахиня сильно ее отличала и совсем незадолго до смерти рассказала ей удивительную историю.
Впоследствии эта история будет опубликована в 1865 году в журнале «Современная летопись» неким господином Самгиным, внуком Головиной.
— Варенька сказала, что монахиня поведала ей эту историю очень странно… как бы не о себе. Но при том она говорила так, что не оставалось сомнений, что рассказывала она о себе… Дескать, жила-была одна девица, дочь знатных родителей, и воспитывалась она далеко за морем, в теплой стране. Образование она получила блестящее и жила в роскоши и неге. Один раз пришли к ней гости, в их числе важный русский генерал. Генерал этот и предложил ей покататься в шлюпке по взморью. Поехала она с ним… А как вышли в море, там стоял русский корабль. Он и предложил ей взойти. Она согласилась, а как взошла на корабль, силой отвели ее в каюту да часовых приставили… — Он помолчал. — Теперь вы поняли, почему граф Орлов объезжал за версту монастырь? — с торжеством спросил рассказчик.
— Так что же выходит, господа, — монахиня была та самая женщина, которую граф захватил когда-то в Италии?
— И значит, эта женщина была не самозванка? — восторженно воскликнул другой офицер.
— Это все досужие разговоры, господа. Сия монахиня никакого отношения к той женщине не имеет, — решительно начал новый рассказчик. — Я доподлинно знаю. Мой дядя, Александр Михайлович Голицын, лично ее в крепости допрашивал. Да и отцу моему рассказывал, как в камеру к ней вошли, когда она уже была мертвая. И как сам распорядился зарыть ее в землю.
— Не горячись, Голицын. Будто мы не знаем, как у нас в России такие дела делаются. Одну вывезли тайно, а схоронили совсем другую. Сколько раз сие было.
— Нет, нет. Князь Александр Михайлович много рассказывал о той женщине. Господа, это была страстная натура! До такой степени страстная, что я влюбился в нее по его рассказам. Нет, не похожа она была на эту безгласную тень…
— Отнюдь не безгласная! Я слышал ее голос, господа, клянусь, — вступил последний из собравшихся. — В тот год я только поступил в полк и сильно повесничал. И как прослышал о безгласной монахине, тотчас заключил пари. Я подкупил сторожа, который ее караулил, выждал час, когда все собрались на богослужение… и подкрался к окну кельи. И вдруг из-за занавесок я услышал нежный тихий голос: «Зачем вы хотите нарушить мой покой?» Ах, какой это был голос, господа! Мольба, страдание, благородство… И я бежал, бежал от окна…
— Так все-таки, господа: кто же она была?
Вот такие разговоры ходили по Москве в февральскую зиму 1810 года.
Тайна Княжны Таракановой: Версия
У восточной стены полевую сторону колокольни стоит маленькая часовня. Здесь в 1810 году была похоронена дочь императрицы Елизаветы Петровны — Августа (Тараканова)…
К. Морозов Новоспасский монастырь в Москве
Итак, мы возвращаемся обратно, в 1775 год, когда все наши действующие лица живы. Еще живы. 1775 год, август. Петропавловская крепость.
В камере Елизаветы князь Голицын закончил тот самый последний допрос.
— Как нераскаявшаяся преступница, вы осуждаетесь на вечное заточение…
Через некоторое время он вышел из камеры.
Коломенское, шесть двадцать утра.
Императрица уже в своем кабинете. Окно распахнуто, в кресле, как всегда, расположилась английская левретка, смотрит в открытое окно и лает, завидев на реке движущуюся лодку.
Екатерина работает.
«Как был приятен для меня конец этого года. У сына в марте должен был появиться первенец. Я ждала мальчика. Ибо тогда сразу упрочится положение династии. И мое положение. Хотя, не скрою, эта бестия в крепости… меня тревожила. Я понимала, что она должна умереть со дня на день. И тогда — тайна навсегда… А она все время требовала встречи. Мне надо было с кем-то посоветоваться. Но мой друг… соколик… сударушка… душа моя… (Так государыня именовала Григория Александровича Потемкина.) По случаю мира с турками я наградила соколика графским достоинством. Ближе его сейчас никого нет… Но посоветоваться с ним в этом деле нельзя. В последнее время он стал положительно несносен. Как когда-то у Григория (у Орлова)… у него появилась идея во что бы то ни стало жениться на мне. Этот безумец решил стать государем. И надо отдать ему должное: он умеет устраивать зрелища. Когда я была в Москве…»
