Екатерина помолчала, потом сказала:
— О всем, что вы выяснили, вы сообщите в дальнейшем посланному от меня доверенному человеку. Я не знаю сегодня его имени, но уверена, что уже вскоре он к вам обратится. Я благодарю вас за преданную службу, господин Рибас.
25 июня 1776 года французский посланник писал в Париж: «Есть здесь один молодой человек Рибас, испанец по происхождению, малый не без способностей и честный. Он женился на любимой горничной императрицы. Ее величество оказывает ему всевозможные милости. Она даже намекнула, что желала бы дать ему знаки отличия, но вместе с тем желала бы иметь из-за общественного мнения веские причины, которые оправдали бы подобные милости. По-видимому, рекомендация испанского короля произвела бы наилучшее впечатление…»
Впоследствии судьба была очень милостива к Рибасу. В 1784 году он был отправлен на юг к Потемкину, где участвовал в завоевании Тавриды. В 1789 году он захватил турецкую крепость Хаджибей, на месте которой им была основана Одесса. На исходе века он уже вице-адмирал Черноморского флота, генерал, кригс-комиссар и т. д. Но жажда интриг… Ах, эти интриги! На вершине могущества он продолжал участвовать во всех дворцовых интригах и…
1800 год. Карета Рибаса подъезжает к Зимнему дворцу.
Карета останавливается. Но никто из нее не выходит.
— Ваше превосходительство, — наконец осмеливается крикнуть лакей с запяток, — приехали!
Из кареты — ни звука.
Обеспокоенный слуга спрыгивает с запяток, открывает дверцы… и ему падает на руки господин Рибас.
— Ваше превосходительство! Господин Рибас!.. Умер! — кричит в ужасе слуга.
Так умер адмирал Рибас. Домашний врач случайно… совершенно случайно дал ему яд вместо лекарства.
«Этот Рибас был человек необыкновенный. Благодаря своему уму он сделался хорошим генералом и даже честным человеком», — написал о нем в своих воспоминаниях граф Ланжерон.
Но вернемся в 1777 год. В Царском Селе в парке на скамейке сидит Екатерина со своей вечной наперсницей Марьей Саввишной Перекусихиной.
«Теперь осталось найти человека, которому возможно было поручить сию миссию. И я думаю об этом все время…»
Мимо скамейки проходит роскошный петербургский щеголь.
«Сад был открыт мною для публики, и я любила вот так сидеть и наблюдать за новыми модами, за человеческими физиономиями».
Даже не повернувшись в сторону императрицы, щеголь прошествовал мимо. Гордо запрокинута голова. В руках трость.
— Ишь какой важный, — усмехается Марья Саввишна, — и не оглянется!
— А годков этак десять назад ох как бы оглянулся! — добродушно улыбается Екатерина. — Видать, устарели мы с тобой, Марья Саввишна!..
«Но кого назначить? Рибаса не стоит. Он человек Потемкина. Григория Александровича в это дело не надо путать. Тогда кого?»
— Гришка-то твой, Орлов, — начинает меж тем Марья Саввишна рассказывать петербургские новости, — совсем с ума посходил. Хочет жениться на Зиновьевой Катьке, фрейлине, сестре своей двоюродной. Образумь его, матушка! Святое церковное постановление нарушает: сестра ведь. Не пройдет ему сейчас, это ведь не раньше!
— Да, это ты права. Пожалуй, они не простят ему, — задумчиво говорит Екатерина. И добавляет: — Да разве их, Орловых, остановишь? Безумны в желаниях и удовольствиях!
— Останови его, матушка. Погибнет он. — И Марья Саввишна зашептала: — Григорий Александрович Потемкин Совет решил собрать… Как Гришка-то поженится — Совет сразу будет. Брак отменят, а их обоих в монастырь постригут. Точно знаю.
— Да, Григорий Александрович человек решительный… Скажи, а любят его у нас?
— Очень. Двое — ты, матушка, да Господь Бог.
«Ну что ж, именно такой человек мне необходим. Всегда должен быть тот, кого очень не любят. Только тогда монарх может быть благодетелем… Значит, Совет? Ну что ж, кажется, я нашла себе человека…
Да, я была уверена — этот безумец женится. Так оно и произошло. И когда Совет собрался, я не стала оказывать никакого давления. Я разрешила им свободное волеизъявление».
Июнь 1778 года. Кабинет императрицы в Царском Селе. Входят Панин и Вяземский.
— Слушаю вас, господа.
— Совет единогласно постановил… — торжественно начинает Панин.
«Никита Иванович Панин по-прежнему помешан на значении Совета. Эта игрушка кажется ему некиим зародышем будущего ограничения власти самодержца. Горбатого могила исправит…»
— Совет постановил брак Григория Орлова расторгнуть и, подвергнув обоих церковному покаянию, сослать в монастырь. Абсолютным большинством мы так решили, матушка.
— Только граф Кирилла Разумовский был против, — поправил Вяземский и добавил с удовольствием: — Он сказал: «Еще недавно вы все были бы счастливы, коли граф Орлов удостоил вас хотя бы пригласить на свою свадьбу. Вспомните обычаи наших кулачных боев: лежачего не бьют».
— Абсолютное большинство голосов, — будто не слыша, повторил Панин. — Прошу вас, Ваше величество, подписать решение Совета.
— Не могу, — в ужасе прошептала императрица, — рука отказывается. Не могу подписать против человека, которому стольким обязана… Увольте, господа.
— Но это решение Совета, — в растерянности начал Панин, — речь шла о свободном волеизъявлении…
«Как он поглупел! Старость…»
— …Не могу… Увольте, господа!.. Не заставляйте меня страдать!
И тогда вступил Вяземский:
— А я скажу по-простому, матушка: не можешь и не надо. Мы все рабы твои. И что тебе сердце подсказывает, то и исполним.
Дверь в стене неслышно отворяется — и появляется высокий сорокалетний красавец Семен Гаврилович Зорин, флигель-адъютант и новый фаворит императрицы.
«Он олицетворение мужественной красоты, но удивительный неуч. Я пыталась привить ему вкус к государственным делам и хоть как-то обучить его. Но он годится лишь громким голосом объявлять имена посетителей. Из него вышел бы отличный лакей. Впрочем, и это тоже талант…»
— Князь Григорий Григорьевич Орлов в приемной. Из Санкт-Петербурга пожаловал, — важно объявил Зорич.
Яростное движение Панина, Екатерина насмешливо глядит на него.
— Зови, душа моя, несчастного князя, — благостно обратилась Екатерина к Зоричу. — Ты ведь знаешь, я для него свободна в любое время. — И, улыбнувшись, сказала: — Ступайте с богом, господа!
В кабинете Екатерины сидел Григорий Орлов, уронив голову на руки.
— И чего молчал?.. И зачем таился?..
— Не смел… не смел открыться, — бессвязно шептал Орлов.
Она нежно дотронулась до его волос:
— Ах, батюшка Григорий Григорьевич, все ты забываешь, что я прежде всего твой друг, потом твоя императрица… А уж потом — все наше прошлое, вся наша любовь… Вон указ Совета лежит. Что ж теперь делать, Гриша? Развод, да в монастырь?
