На обратном пути нас захватил людской поток, излившийся по лестницам стадиона на улицу и унесшийся к метро. Мы с Калебом подсчитали, во сколько обойдутся четыре поездки на метро, и взяли на эту сумму карту, не сообразив, что часть денег ушла и за саму карту. Мы поняли это только когда Калеб пересек турникет, протянул ее мне, и она не сработала. Я осталась по другую сторону турникета, а за мной – огромная толкающаяся масса людей.
– Тебе нужно добавить деньги на карту, – объяснил отпихнувший меня мужчина.
Я повернулась. Турникеты и платежные автоматы окружали толпы людей. Мои друзья на платформе уже бежали к прибывающему поезду, подгоняемые всеобщим хаосом. Мы были живой цепочкой, соединенной руками и скользящей через толчею. И я выпала из нее. Я с тоскливой безнадежностью шагнула в сторону. У меня не было наличных, чтобы положить их на карту. Поперек горла встал ком. «Все это было ошибкой. Ошибкой», – думала я.
Мне придется использовать кредитку, выстоять бесконечную очередь к одному-единственному автомату, который их принимает, пропустить несколько поездов и надеяться на то, что друзья подождут меня на Пенсильванском вокзале, а не поедут без меня в Нью-Джерси. Я глубоко вздохнула, осознав: возможно, мне предстоит весь путь до дома проделать в одиночку. Меня захлестнули злость и обида.
Это Макс протолкался ко мне сквозь толпу. Это он окликнул меня и сунул стоявшей за мной женщине пятидолларовую купюру, умоляя позволить мне пройти через турникет по ее карте. Она не улыбнулась, но деньги взяла и приложила карту к валидатору. Макс схватил меня за руку и протащил через турникет. Мы неслись к платформе, не расцепляя рук и огибая скопления людей. Я была уверена – мы успеем. Мы выиграем этот забег. Но когда мы добежали до платформы, она уже была пуста. Вдали затихал гул поезда. Все уехали. Мои звонки Калебу и Хейли сразу перенаправлялись на голосовую почту – наверное, между станциями отсутствовала мобильная связь. Я села на скамейку у стены, закрыла глаза, откинула назад голову и прерывисто вздохнула.
Макс уселся рядом, скованно обнял меня одной рукой и положил мою голову себе на плечо.
– Мы встретимся с ними на Пенсильванском вокзале, – успокоил меня он.
– Я думала, мы успеем, – объяснила я в надежде, что он поймет. Я испытывала не огорчение или грусть, а скорее разочарование, крушение вспыхнувшей было надежды.
За один короткий день я ощутила все прелести свободы взрослого человека: окрыляющее чувство независимости и убийственное чувство одиночества. Большой-преболыпой мир жил своей жизнью. Мои друзья не стали дожидаться меня в сутолоке шумного города.
– Ну хоть игра вышла на славу, – заметил Макс.
– Поверю тебе на слово, – отозвалась я. – Она как-то умудрилась пройти мимо меня.
Его плечи затряслись от смеха.
– Ты ее совсем не смотрела?
– Не-а, – тоже засмеялась я.
– Во прикол. Не видела даже двойной аут возле третьей базы в конце?
Я подняла на него взгляд.
– Не видела. Страшно признаваться тебе в этом, но меня уже тошнит от бейсбола. – Благодаря Джулиану меня всю жизнь окружает бейсбольная болтовня: накануне игр все говорят о подготовке к ним, а после – бесконечно трындят о том, как они прошли. Джулиан – питчер, поэтому обсуждаются не только результаты игры, но и варианты действий, стратегия. Но сущий кошмар, если игра заканчивается поражением. Тогда мне приходится выслушивать перечень совершенных ошибок, намерений и нескончаемых «если бы». На сегодняшнюю игру я поехала только из-за Калеба и Хейли. Хотелось иметь возможность щегольнуть: «Я прогуляла школу и скатала на поезде в город посмотреть игру».
– Я думал, тебе нравится бейсбол. Ну, то есть я видел тебя на сотне игр.
Это правда. Мы были до мозга костей бейсбольной семьей. Но я ходила на игры не из любви к ним, а «по умолчанию». Джулиан – великолепный игрок. Папа с мамой – великолепные родители игрока. Мама взяла под свое материнское крылышко всю команду, папа готовил на все командные посиделки, и оба многие годы развозили брата на всякие турниры, игры и в клиники. И я везде их сопровождала. Для меня тоже всегда находилась роль: я считала очки, вела статистику, готовила гамбургеры и служила навигатором. Однако это был мир Джулиана, и я просто являлась его частью.
– Ага. И я их пересмотрела. Мне кажется, что я уже видела в бейсболе все что только можно.
Макс открыл рот в притворном шоке.
– Джессамин Уитворт, ты сильно заблуждаешься. Бейсбол полон безграничных возможностей и безграничного количества результатов. Безграничных вариаций в каждой игре. Это невероятно захватывающе.
Его безудержный энтузиазм вызвал у меня смех. Однако пока мы ждали следующего поезда, Макс пересказывал мне ход игры, и воображение живо рисовало мне подробности. Возможно, я бы действительно наслаждалась ее просмотром. Я не заметила, как мы сели на поезд, а потом пересели на другой. Как Макс непринужденно вел меня за руку сквозь толпу, а я наклонялась к нему в вагоне, чтобы слышать его голос в людском гаме. Я не слышала звонка и заметила, что пропустила его, только увидев на Пенсильванском вокзале таращившихся в мобильные и собравшихся в кучку Калеба, Хейли, Стэна и Крэйга.
Калеб наградил Макса выразительным взглядом. Макс ответил ему таким же и коротко качнул головой. Я не слышала слов Калеба, но слышала ответ Макса:
– Ты бросил ее там.
* * *
Сейчас я кожей ощущаю эти слова. Даже сильнее, чем раньше. Под билетами лежит поздравительная открытка по поводу дня рождения. Странно. Я подарила ее Калебу летом, спустя несколько месяцев после поездки в город на игру. Часть вещей в ящике разложена не по порядку. Можно подумать, что все в нем свалено в кучу, но это не просто хаос, а организованный хаос. Я не сразу поняла: в беспорядке Калеба есть определенная система. И если он не искал что-то лихорадочно, переворачивая в ящике вещи, то совершенно очевидно: я – не первый человек в этой комнате.
Тиканье часов в тишине кажется оглушительным. Все меняется. Под закрытую дверь за моей спиной падает тень, но уже через миг исчезает, и я не уверена, не привиделась ли она мне. Я снова оглядываюсь и, задержав дыхание, напряженно всматриваюсь в тьму под синей дверью. Мне чудится, что я здесь не одна.
Полдень воскресенья
Я стою, уставившись на закрытую дверь, слушая тикающие на стене часы. Уже полдень, я проголодалась, и с голодухи мне мерещится невесть что. То, чего нет. Комната всегда была забита едой. Словно быстрый перекус не стоил титанических усилий в виде спуска на первый этаж. Осмотрев полки, я вижу пакетик с арахисом – наверное, оставшийся с бейсбольной игры – и почти пустую коробку хлопьев. И то и другое идет в мусорку под столом.
За стопкой книг нахожу заначку Калеба: набор из мини-коробочек с разными видами хлопьев. Он опорожнял такую коробочку в один присест. Их осталось три из восьми. Пальцы дрожат. Возможно, от голода. Я выбираю свои любимые хлопья «Попе». Обычно Калеб хранил их для меня, хотя и сам любил их больше всего. «Попе» всегда доставались мне, и мое сердце разбивается, когда я вижу коробочку с ними. Эти хлопья по-прежнему ждут меня. Я открываю коробочку, переворачиваю ее и высыпаю хлопья в рот. Они покрыты медовым сиропом, и их хочется есть и есть бесконечно. Я вижу донышко коробки. Этих хлопьев никогда не бывает достаточно. Никогда они не остаются несъеденными.
